лагерь, мы не нашли чешского барака. Все наши личные вещи, которые еще уцелели, валялись на улице. Наша «восьмерка» превратилась в больницу для чахоточных. В тот же день барак до отказа заполнили больными женщинами, в основном русскими и украинками. Чешек из «восьмерки» разместили по разным баракам. Я попала в барак, где жили преимущественно француженки. Это был огромный сарай, разделенный на две части. В каждой из них находилось до тысячи женщин. Спали по два, три, четыре человека на одних узких нарах. Но что это был за сон! Женщины, которые лежали в центре зала на верхних нарах, сетовали, что не могут уснуть из-за духоты, и требовали, чтобы открыли окна; те, кто находился у окон, жаловались, что им холодно под тонкими покрывалами. Если с верхних нар кому-нибудь вдруг понадобилось спуститься, то, слезая в темноте, узницы часто наступали на голову или ноги обитательниц нижних нар. Можно себе представить, какой поднимался гвалт. А хождение в уборную не прекращалось всю ночь. Женщины вставали, обували тяжелые деревянные башмаки, которые при каждом шаге громко стучали. От этого стука все просыпались и в свою очередь поднимали шум. В довершение всего по ночам часто вызывали заключенных. Так каждую ночь нас лишали сна.

В конце 1944 г. работавших у «Сименса» заключенных перевели в новый лагерь, созданный недалеко от цехов предприятия. В пяти бараках разместили более двух тысяч женщин разных национальностей. Жизнь в этом лагере была более сносной, чем в старом. Здесь каждая женщина хоть на первое время имела отдельную койку.

В новый лагерь нас перевели, продержав целый день на морозе перед баней, где мы должны были помыться. При этом у нас опять отобрали дорогие нам вещи: свитера, теплые чулки – вещи, которые мы берегли как зеницу ока, потому что они доставались с большим трудом.

В новом лагере кругом было бело от снега. Возле бараков из-под снега выглядывали веточки маленьких сосен. Наши руки уже давно не прикасались к нежной хвое. Мы с любопытством осмотрели деревца. Я осторожно сорвала одну иголочку, размяла ее в руке и понюхала – чудесный аромат! Заключенная Ильза попыталась оторвать маленькую ветку, потянула сильнее и выдернула всю сосенку. Оказалось, что то были не деревца, а ветви, воткнутые в снег. Это нас разочаровало, но мы уже привыкли довольствоваться малым. Приятно было сознавать, что у кого-то родилось доброе, человеческое намерение в этой жестокой, бесчеловечной обстановке.

В новом лагере не тратили попусту времени на проверки, зато удлинили рабочий день на час. Кроме того, нас смущал и удивлял своим поведением комендант лагеря, молодой эсэсовский офицер, учинявший внезапные осмотры, причем в самое неподходящее время, например, когда мы мылись под душем. После двенадцати часов работы в цехе нас еще заставляли копать землю за лагерем. Комендант пожелал, чтобы мы выращивали для него овощи. Но этого он уже не дождался.

Темной ночью 13 апреля 1945 г. нас подняли по тревоге. В барак вошла надзирательница и приказала немедленно собираться в дорогу. Мы решили, что на подходе Советская Армия. В кромешной темноте нас куда-то погнали. Остановились в каком-то пустом бараке, до омерзения грязном. Мы с нетерпением ждали рассвета, чтобы определить наше местонахождение. В темноте нам показалось, что мы далеко ушли. Но утром выяснилось, что мы находимся в старом лагере.

Нас поразила громадная разница между лагерем у «Сименса» и этим старым. Из той же нормы турнепса и маргарина чешские узницы на кухне у «Сименса» ухитрялись приготовлять такую пищу, благодаря которой мы держались на ногах. Иное дело здесь. По сравнению с женщинами из старого лагеря мы выглядели гораздо свежее. Каким запущенным, обветшалым был этот старый лагерь! По его дорожкам бродили призраки, а не люди. Всюду невообразимая грязь и человеческие экскременты. А за воротами лагеря плескались сине-зеленые волны озера, берега которого поросли нежной веселой травкой, в лазури весеннего неба пролетали дикие утки и лебеди. От этого контраста на душе становилось еще тяжелей.

Как и прежде, нас гоняли на работу к «Сименсу» мимо крематория. Густой черный дым постоянно валил из его труб, окутывая все вокруг траурной вуалью. Ночью из печей вырывались зловещие языки пламени. Воздух был пропитан запахом горящих волос и костей. Мы с тревогой поглядывали на крематорий, в трех печах которого наши подруги превращались в пепел. Их убивали или травили газом лишь за то, что они не понравились эсэсовскому доктору – были слабые, старые или больные. Но они хотели жить и для этого делали все, чтобы обмануть эсэсовцев при селекции. Из пепла сожженной шелковой бумаги и технического вазелина или крема для обуви заключенные приготовляли «краску». Этой смесью поседевшие узницы красили волосы. Среди шлака, которым была усыпана дорога в старом лагере, я нашла однажды тюбик губной помады. Его, должно быть, со страху перед обыском бросила какая-нибудь новая заключенная. Судя по фабричной марке, помада была из Италии. Я припрятала тюбик. Во время селекции узницы старались с ее помощью придать себе «здоровый» вид, чтобы не попасть в роковой список надзирательницы или эсэсовца-доктора.

В лагере у «Сименса» надо мной на нарах разместились коммунистка Ильза Маршалкова и юная Оленька Кишова – хрупкая девочка, которая хоть и пережила Освенцим, но в Равенсбрюк попала уже с подорванным здоровьем. Когда узниц переселяли в новый лагерь, Ольга сильно простудилась. Целые ночи напролет она кашляла и страшно потела. Ильза Маршалкова заботилась о ней с редкостным самопожертвованием. Ночью она переодевала Ольгу в сухое белье, поправляла подголовник, чтобы хоть немного облегчить страдания больной. Маршалкова сама просидела семь месяцев в Освенциме, где перенесла сыпной тиф. Во время короткого обеденного перерыва Ильза наспех проглатывала свою порцию турнепса и торопилась скорее приготовить Оле что-нибудь поесть из продуктов, которые нам присылали из дому. На маленьком очаге она грела чай, приносила из кухни несколько ложек диетического супа, который варили для надзирательницы. Но Оленька уже еле держалась на ногах.

Мы знали, что если Ольгу отвезут в больницу, то доктор-эсэсовец наверняка отправит ее в газовую душегубку. Ильза всеми силами старалась спасти Ольгу. Маршалкова мечтала о том, чтобы Ольга дождалась дня освобождения. Когда нам вскоре пришлось маршировать мимо эсэсовского доктора и эсэсовок-надзирательниц, мы специально подготовили Ольгу: подкрасили ей щеки и на руках отнесли к месту сбора. Под хищными взорами тюремщиков Ольга прошла нетвердым шагом. Это заметила старшая надзирательница Голтевер и приказала ей промаршировать еще раз. Ольга напрягла последние силы и прошла твердым шагом. На этот раз она спаслась. С тех пор мы буквально прятали