Вы всей земле привет произнесите,

Привет отдайте и поклон прощальный!

Земле единственной, земле любимой,

И колыбели нашей и могиле,

Земле просторной, матери родимой,

Которую в наследство нам вручили![53]

Сколько силы в этих стихах. Какую тоску по родине будили они у тех, кто их декламировал и кто слушал! Такие стихи помогали нам сохранить человеческий облик в зверином мире фашизма. Когда мы закончили репетиции «Мая», то выступили перед притихшими и внимательно слушавшими обитательницами «восьмерки».

В чешском бараке организовалась также вокальная группа, которая разучивала «Вено» Сметаны, «Моравские дуэты» Дворжака, чешские, моравские и словацкие народные песни. Вокальная группа также выступала со своей программой перед «публикой». Возле барака мы выставляли дозорных, чтобы они предупреждали нас, если появится надзирательница или эсэсовец.

Когда мастер у «Сименса» назначил меня на склад, то первой мыслью было: «Как бы им навредить?» Поначалу я работала на складе одна. Мастер приносил мне перечень заготовок, на которые я должна была оформить заказы. На каждую заготовку выписывался заказ. Когда заготовка поступала из другого города, я записывала ее номер на карточку, а заготовку укладывала на полку.

Мастер Крсцок был нацист. С женщинами-заключенными обращался грубо. Когда нас уводили в недостроенный цех обедать, мастер никогда не позволял кому-нибудь из женщин захватить с собой вместо стула маленькую низенькую плетенку, в которую упаковывались готовые изделия. Подавляющее большинство женщин в нашем цехе целый день работало стоя. Стоя приходилось и обедать. На построения и поверки (нас пересчитывали по одиннадцати раз в день) вместе с надзирательницей приходил и мастер. Каждую из нас он осматривал. Если Крсцок замечал у какой-нибудь женщины в руках плетенку, то тут же приказывал положить ее обратно.

Вскоре, однако, я поняла, что работа ему не так уж дорога. Его главным образом волновало то, как бы не попасть на фронт, пересидеть войну в глубоком тылу. Нас он все время понукал, заставляя больше работать.

Я стояла у стойки, к которой приходили узницы за трихлорэтиленом для чистки машин, и щедро раздавала его. Мы установили, что трихлорэтилен также прекрасное средство для стирки белья и чистки одежды. Он стал для нас и хорошим лекарством. Мы мазали им ноги, руки, плечи от ревматизма, натирали кожу на голове и смазывали волосы от вшей. Когда же из лагеря в цех привозили обед, узницы умудрялись обратным рейсом в пустых котлах отправлять бутылки с «три», как у нас сокращенно называли трихлорэтилен. В пустые котлы прятали также целые свитки шелковистой бумаги, предназначенной для упаковки изготовляемых деталей. Бумага заменяла нам носовые платки, вату, о которой заключенные и мечтать не смели.

От меня не ускользнуло, что Крсцок не особенно тщательно проверяет выписываемые мной заказы. Однажды, когда их скопилось порядочное число, я изъяла оригиналы двух заказов из подготовленной почты. Мастер не проверил, почта ушла. Изъятые оригиналы заказов я изорвала на мелкие кусочки и выбросила. Копии же вложила в картотеку и несколько дней выжидала. Ничего не произошло. Я приободрилась. Вскоре мастер приказал подготовить заказы примерно на двадцать заготовок, которые должны были поступить из Берлина, Иены и Вены. Выписав заказы, я стала ждать, когда мастер придет на склад. Я умышленно не понесла заказы мастеру на подпись в канцелярию, где он мог их оставить. С тех пор как ко мне прикомандировали молодую польку из заключенных, Крсцок стал частым гостем на складе. Было ясно, что ему приятно побыть возле нее. И вот, когда он пришел на склад, я дала ему подписать бумаги. Крсцок подписал не глядя. Все бланки заказов я забрала и вместо того, чтобы отправить по почте, положила в ящик стола, а копии аккуратно расставила в картотеке.

Шли дни, машины простаивали без заготовок. Тем временем я рвала один оригинал за другим и выбрасывала в выгребную яму. Через некоторое время вольнонаемные рабочие-бригадиры начали интересоваться заготовками. Пришел один и спросил меня, не получена ли посылка? Я отрицательно покачала головой. Другой бригадир, ни о чем не спрашивая, сам начал шарить на полках склада, но, конечно, ничего не нашел. После этого мастер потребовал, чтобы я показала копии заказов. Сердце мое тревожно забилось, но я взяла себя в руки, уверенно нашла в картотеке документы и показала ему. Мастер просмотрел их очень тщательно, пожал плечами и ушел. Немцы ждали заготовок, ждали их и машины. Хоть на некоторое время, а работа задержалась.

Через несколько дней в цех пришел директор предприятия. Он разговаривал с мастером и по временам испытующе поглядывал на меня и молодую польку, дескать, не мы ли виновницы этого. Но что он мог сказать, если полька ничего не знала, а я молчала. Директор распорядился послать повторные заказы. Когда я оформила их, мастер сам старательно все проверил и как большую драгоценность отнес в общезаводскую канцелярию.

Через некоторое время кое-какие заготовки были получены, другие же вообще не поступили, несмотря на повторные напоминания.

Наш склад занимал часть цеха, прямо у входа. Дальше размещалась канцелярия, отделенная низкой перегородкой. Стол мастера находился на таком выгодном месте, с которого Кроцок мог наблюдать за всем цехом.

Руководительницей большой группы заключенных, работавшей у «Сименса», была венская чешка коммунистка Аничка Вавакова. Она работала в общезаводской канцелярии и очень искусно через директора устраивала на завод политических заключенных, зачастую путая планы администрации лагеря, которая была заинтересована в том, чтобы у «Сименса» работали большей частью «асоциальные» немки. Вавакова срывала также планы старосты лагеря – тюремщицы Скене, которая душой и телом была предана нацистам. Каждую неделю, когда Скене выстраивала пятерки немецких «асоциалок» для отправки к «Сименсу», Аничка Вавакова (она водила узниц на завод) умело заменяла «асоциалок» политическими заключенными. Таким способом попала к «Сименсу» и я.

Если этот эксперимент удавался лишь частично, то в резерве была другая возможность: Аничка, как сотрудница центральной канцелярии, проводила приемные испытания и обыкновенно именно от нее зависело, кого взять на завод. Даже при отборе узниц на отдельные участки работы последнее слово принадлежало не надзирательницам. Благодаря Аничке Ваваковой в общезаводской канцелярии фирмы «Сименс» работали в основном коммунистки разных национальностей. И в каждой цеховой конторе среди канцеляристок-заключенных были коммунистки, задачей которых было защищать интересы узниц.

Все жалобы на заключенных сосредоточивались в общезаводской канцелярии, и Аничка делала здесь много полезного. Именно благодаря Ваваковой уцелело много французских женщин-заключенных, отмеченных условным шифром N + N (Nacht und Nebel – ночь и мгла), т. е. отобранных в транспорт смерти. Это случилось в начале 1945 г. Коммунистки в