серебристые тусклые лучи. Мориц стал судорожно шарить вокруг зубца.

— Есть! — обрадованно прошептал он. — Здесь верёвка. Спустимся на ту сторону рва, убежим к своим. Я первым полезу.

— Лезь, только побыстрее. Как бы нас не хватились, — ответил ему Варлаам.

Мориц перемахнул через стену, стало слышно, как он негромко ударяет ногами по брёвнам стены. Наконец, всё стихло. Варлаам и Бенедикт выглянули.

— Кажется, он спустился. Ну, кто пойдёт следующим? — с презрительной усмешкой спросил Бенедикт. — Или, может, мы прямо здесь разрешим наш спор?

В руке его блеснул нож.

— Ты что, совсем спятил! — зашипел на него Низинич. — Нас тут сразу заметят, обратно в клеть посадят. Выберемся — тогда. Ну, кто пойдёт? Молчишь? Тогда я.

Уцепившись руками за верёвку, Варлаам стал медленно спускаться вниз. Не видно было ни зги, он напряжённо всматривался в ночную тьму. Наконец, впереди в неясном свете месяца блеснул ров. Он был совсем рядом, вскоре Варлаам почувствовал, что ноги его, обутые в сафьяновые сапоги, угодили в вязкую болотную грязь. Низинич поднялся чуть выше, упёрся ногами в стену и постарался посильней оттолкнуться. Верёвка дёрнулась, Варлаам пролетел надо рвом и, оказавшись возле склона земляного вала, резко отпустил верёвку.

Колено больно ударилось о твёрдую землю, сапоги заскользили вниз, в сторону рва. Обхватив руками выступ вала, Варлаам сумел упереться ногами и выпрямиться. Надо было спешить. Низинич бегом взбежал на вершину вала и так же быстро бросился вниз, в сторону русского стана. Поскользнувшись, он скатился к глинистому подножию.

— Кто тут? Это ты, Варлаам? Ну слава Господу! — послышался рядом голос Морица. — Давай, бежим отсюда, пока никто не заметил.

— Подождём Бенедикта, — ответил ему Низинич.

— Да ну его к чертям! Пусть сам выбирается.

— Ты ступай, а у меня с этим угром свои счёты.

Мориц отполз в сторону. Вскоре до ушей Варлаама донёсся шорох кустов.

«Ушёл. Но где же Бенедикт?» — Варлаам решил рискнуть и осторожно, ползком воротился к крепостному валу.

Угр ещё висел на верёвке. Вот он оттолкнулся от стены, раскачался, но вдруг верёвка оборвалась, и Бенедикт с негромким вскриком упал в ров. Свет месяца выхватил из темноты его лицо, искажённое страхом, и его руки, судорожно ищущие опору. Болотистая жижа тянула Бенедикта ко дну.

Видно, он узрел на валу Варлаама.

— Низинич! — крикнул он хрипло. — Вытащи! Дай руку!

Первым побуждением Варлаама было спуститься ко рву и протянуть утопающему десницу. Но внезапно вспомнился ему разорённый дом в Бужске и несчастная Сохотай. Низинич резко остановился возле самого рва.

— Нет, волче! — прошептал он зловеще. — Спасать тебя не стану. Плавай тут.

Он смачно плюнул в сторону утопающего.

Бенедикт захлёбывался мутной водой, что-то мычал неразборчивое. Вскоре голова его скрылась посреди болотистой жижи. Несколько мгновений ещё Варлаам видел чёрную, измазанную грязью длань угра, но вот и она исчезла, только пузыри с клокотанием прошли по воде.

Ещё раз плюнув, Варлаам поспешил в сторону русского лагеря.

...Утром к нему подошёл Мориц.

— Я знал, что из вас двоих вернётся один, — сказал он. — Вы бились на кинжалах? Ты не ранен?

— Мы не бились. Бенедикт утонул во рву.

— Утонул во рву? — переспросил с полной ехидства насмешкой Мориц. — Ну да, конечно. Упал и утонул. А ты молодец, боярин Варлаам!

Он внезапно громко рассмеялся и затем добавил:

— Ты умеешь мстить за причинённые обиды.

Варлаам хмуро молчал. Смерть Бенедикта не доставила ему ни облегчения, ни, тем более, радости.

«Надо было вытащить его и привести на суд к епископу. Что же, выходит, снова я поступил не по совести. Или... Но ведь не я же его убил».

Он снова пытался оправдывать сам себя, но оправдать не мог.

«Так христианин не поступает. Плюнуть, пусть во врага, но нуждающегося в помощи... Не подать ему руки... Нет, худо я сделал, очень худо».

55.

Осада Гродно к успеху не привела. Было много убитых и раненых с обеих сторон, были яростные стычки на валу и крепостных стенах, несколько раз загорался городской детинец, но храбрые пруссы успевали вовремя тушить огонь. Утомясь бесполезностью войны, Лев стал склоняться к миру. В Кернов был послан скорый гонец с грамотой Трайдену.

Не лучше шли дела и у монголов, которые осаждали Новогрудок. Не сумев захватить крепость, они жгли и разоряли встречавшиеся на пути селения, причём не разбирали, где русская деревня, а где литовский хутор.

«Пришли они, поганые, для помощи, а сделали одну пакость: не только забирали имение[197], скот, но даже так было, что где кого встретят, тут того и облупят, — писал об этих событиях летописец. — Замечу на память и на пользу, что дружба с погаными не лучше брани».

Сказать по правде, многие ратники Льва и Мстислава не уступали монголам в лихоимстве, а порой даже и превосходили их. Один Владимир строго-настрого запретил своим волынянам творить насилие в сёлах. Заметно было, что он вообще шёл в поход без всякого желания.

Окрестности Гродно были начисто разграблены, вдоль дороги на Новогрудок тоже всё было сожжено и разорено, и русские отряды частенько уходили далеко от стана в поисках целых мест.

Однажды утром прикорнувшего у себя в шатре князя Льва разбудил шум и топот копыт. Порывисто вскочив, Лев набросил на плечи кафтан, схватил саблю и высунулся наружу.

Брат Мстислав, на запаленном надрывно хрипящем коне, в одних исподних портах и порванной белой рубахе, смахивал с чела пот.

— Что стряслось? Почему ты здесь в таком виде? — спросил его Лев, недовольно хмурясь.

Рядом с Мстиславом он заметил своего сына Юрия, подростка тринадцати лет, и нескольких отроков, тоже в нижних одеждах.

— Да вот, выехали ночью к Новогрудку, мыслили сыскать, чем поживиться, — начал рассказывать сконфуженный Мстислав. — На деревню целую наткнулись. Ну, поозорничали малость, потом мёду излиха хватили, костры разожгли. А средь нощи литвины напали, с дрекольями да рогатинами. Едва ноги унесли.

— Хорош, — злобно протянул Лев, оглядывая виновато опустившего голову брата. — Целых мест, значит, искал? А мёд откуда? Или тоже искал? А?

Мстислав молчал.

— Стыдись, князь! — процедил сквозь зубы Лев. — Дружина, отроки смотрят! Что они о тебе думать станут?! И так ведомо, что мот ты, что по бабьим постелям ночами шатаешься в Луцке, что выпить не дурак! У