смертельно больна! И знай теперь: это я тебя вдовою сделала!

Констанция внезапно захохотала, хрипло, глухо. В горле у ней что-то забулькало, она поперхнулась, закашлялась.

— Что?! — Альдона содрогнулась от отвращения и ужаса, который снова внезапно и мгновенно овладел всем её существом. Но то был не ужас виденного, а ужас от неожиданной вести, всколыхнувшей душу. Не помня себя, молодая женщина схватила со стола свечу и подскочила к Констанции.

— Ты! А ну, сказывай, сказывай, ведьмица мерзкая, что сотворила? Быстро! Или сожгу тебя тут! Ну. живей! Кто с тобою вместях чёрное дело вершил?! Лев?!

— Лев? Нет! — Констанция снова засмеялась. — Лев — он трус, он способен только монаха беззащитного прикончить. А чтобы родного брата... Когда узнал, что Шварна твоего отравили, как осиновый лист, дрожал. Скорбел о братце. Это я, всё я сделала. Сладко было тебя во вдовьем платье зреть, ох, сладко! Если б не Лев, я б и тебя со свету сжила. Так что... — Она откинула голову на подушку и, тяжело вздохнув, перевела дух. — Почитай, его ты благодари, что живёшь доныне.

— Так кто твоим пособником был?! Отвечай немедля! — грозно потребовала Альдона.

Она поднесла горящую свечу к самому лицу умирающей злодейки.

Констанция зажмурилась, отвела подсвечник обезображенной, сплошь изрытой гнойными пятнами и опухолями рукой, слабо заговорила:

— Их двое было. Мориц фон Штаден, трусливая свинья. Он весь дрожал от страха, когда я дала ему зерно яда и велела подложить Шварну в отвар... И Маркольт, старый лис. Он свёл меня с Морицем... И с одной старой колдуньей, которая приготовила яд.

Альдона отвела от лица Констанции подсвечник, поставила его обратно на стол.

— Покайся, хотя бы перед смертью, в страшном грехе, кой сотворила ты, княгиня, — сурово вымолвила она. — Злобой душа твоя пропитана, алчностью, ненавистью! Смотри, до чего довели тебя преступленья твои. Умираешь в муках адских. Я тебе не судья, осудил тебя Бог. А вот приспешникам твоим... Не жить им спокойно на белом свете! В этом клянусь тебе, Констанция!

— Ох, как ненавижу тебя! — задёргалась, задыхаясь от лютой злобы, Констанция. — Уходи! Убирайся! Прочь!

Она внезапно резко поднялась на постели, что-то глухо забормотала, исходя слюной, и затем столь же резко откинулась навзничь. Тело её свело судорогой боли.

Альдона всполошно перекрестилась и, выглянув за дверь, позвала старую горбунью.

— Княгине худо! — коротко сообщила она и, круто повернувшись, вышла через палату на лестницу.

Внизу её ожидал мрачный Лев. Исподлобья уставившись на сноху, он тихо спросил:

— Как она там? Помирает?

— Видно, так. — Альдона с наигранным равнодушием передёрнула плечами.

— Княгинюшка, сестра! — внезапно встрепенувшись, заговорил с неожиданной лаской в голосе Лев. — Ночь на землю спускается. Останься у меня до завтра.

— Нет, князь, — усмехнулась Альдона. — Дом твой — не для меня. Помню, как брата моего зарубили вы во Владимире.

— То дело прошлое. Каюсь в грехе содеянном. Ежедень каюсь. Ну, хотя б в монастыре дядькином переночуй.

— Нет, не уговаривай. — Альдона отрицательно мотнула головой.

— Ну, тогда людей у меня возьми в дорогу, отроков. С охраной всяко ехать надёжнее.

— Нет. У меня своих гридней хватает. Прощай, князь. Зла на тебя не держу, не знаю, почему. Пропусти.

Лев, кусая усы, отступил посторонь.

Едва не бегом Альдона выскочила на крыльцо, сбежала с крутых ступеней.

— Выводи коней! — закричала она стремянному, на ходу натягивая рукавицы. — Тотчас езжаем!

Вскочив в седло, она тронула поводья. Хотелось как можно быстрей убраться из Львова, забыть проклятую башню с умирающей злодейкой, её искажённое яростью и ненавистью лицо, забыть этот терпкий запах лекарств и фимиама. Но вместе с тем в голове у Альдоны сидели неотступной занозой два имени: Мориц, Маркольт. Им она, литвинка, воспитанная в язычестве, должна была отомстить. И со временем, когда несла её белая кобылка по холмам Подолии, мысль эта крепла и утверждалась.

...Констанция умерла в ту же ночь. Тело её положили в гроб и засыпали землёй на монастырском кладбище за городом. Башню, где она жила, Лев велел сжечь. Долго догорали, дымясь, посреди княжьего двора остатки мрачного строения, густо валил чёрный дым. Князь, стоя на крыльце, истово крестился. Неведомо почему, зубы его отбивали барабанную дробь.

58.

К ночи закружила над холмами свирепая пурга. Бешеный ветер гневно швырял Альдоне в лицо снежные клубы. Ехать становилось тяжело, лошади недовольно ржали, глубоко проваливаясь ногами в рыхлый снег. Не было видно ни зги, луну закрыли тяжёлые тучи, огоньки звёзд померкли. Альдоне стало страшно, она испуганно озиралась по сторонам, звала гридней, вопрошала, в какую сторону им теперь ехать. Гридни отвечали путано, пожимали плечами. Альдоной овладело глухое отчаяние. Уже решила она поворачивать обратно, во Львов, когда заприметила далеко впереди слабые огоньки.

— Верно, жильё человечье, — указала она нагайкой.

— Может, и тако, — отозвался громко, стараясь заглушить свист ветра, один из гридней. — А может, то злые татарове стоят али людишки разбойные.

— Скачем туда! — крикнула Альдона.

— Боязно, княгиня.

— Сказала уже! — Альдона внезапно разгневалась. — Лучше с татарами дело иметь, чем во Львове сидеть!

Она ударила боднями кобылу.

...За речкой, скованной льдом, открылась крепость с высокими башнями, в оконцах которых горели факелы.

— Бужск! — узнал, приглядевшись, пожилой волынский ратник.

Альдона постучала в обитые железными пластинами ворота крепости.

— Кто вы еси? Что надобно вам в час ночной? Не воровские ли вы люди? — раздался за вратами хриплый голос стража.

— Пять человек нас всего, — отвечала Альдона. — Я княгиня, а они — гридни мои. Из Львова скачем, с пути сбились.

В крепости долго молчали, затем скрипнуло и открылось смотровое оконце, в глаза Альдоне ударил яркой вспышкой свет.

— Пропустите! Се в самом деле княгиня.

До Альдоны только сейчас вдруг дошло, что говорил эти слова не кто иной, как Варлаам. Тревожно забилось сердце молодой женщины.

«Судьба меня с ним всё время сталкивает», — подумала она, устало слезая с лошади.

Её провели к пахнущему свежей древесиной крыльцу.

— Здравствуй, княгиня Альдона! — Варлаам, в боярском охабне, наброшенном на плечи поверх кафтана, и в шапке с куньей опушкой, вынырнул из темноты, взял её за руку, помог взойти по ступеням.

— Здрав будь и ты! — промолвила Альдона.

Они проследовали в горницу.