корчили гримасы и скалили зубы. На станциях поезд встречали плакаты с гротескными изображениями и ругательствами.

Только в Швеции итальянский поезд приняли с пониманием, даже дружелюбно. Один из самых светлых моментов, случившихся в это трудное время с бедным, всеми поносимым Нобиле, имел место как раз на одном шведском полустанке. К окну, у которого он стоял, подбежала маленькая девочка и протянула ему букет цветов. Шведы с достоинством переживали национальную скорбь по погибшему во льдах Финну Мальмгрену.

Приказ Муссолини об изоляции членов экспедиции в Швеции немного смягчили, так что Дзаппи вместе с послом Италии в Швеции смог навестить мать Мальмгрена, жившую в окрестностях Уппсалы. На встрече присутствовал и зять Мальмгрена, доктор А. Фэгерстен. Именно он сообщил прессе о подробностях этого визита. Дзаппи начал свой рассказ с описания близкой дружбы между ним и Мальмгреном. Для итальянского офицера последний якобы был как брат. Затем он поведал о последних часах жизни шведа. Со слезами на глазах восхвалял Дзаппи героическое самопожертвование Мальмгрена, который отдал жизнь ради того, чтобы двое других получили шанс достичь суши и остаться в живых, а также смогли раздобыть помощь для палаточного лагеря. После этого Дзаппи вручил матери карманный компас сына {172}. По заверениям и Фэгерстена, и самой матери Мальмгрена, рассказ Дзаппи произвел на них неизгладимое впечатление своей искренностью.

После крушения «Италии», исчезновения «Латама» и всех многочисленных экспедиций на Шпицберген летом и осенью того года норвежские власти задумались о создании комиссии по расследованию случившегося. Норвегия, как обладатель суверенитета над архипелагом, имела на это полное право, но в первые годы после заключения Шпицбергенского трактата еще не знала наверняка, как реализовать это право на практике. В конце концов было решено не проводить внутринационального расследования. Если бы его все же предприняли, итальянские власти, возможно, были бы более осторожны с выводами собственной комиссии {173}. Позднее все-таки был создан международный комитет, в состав которого вошел в качестве эксперта Адольф Хуль. Но этот комитет уже не мог изменить сложившегося убеждения, что вина в аварии «Италии» лежит на Умберто Нобиле.

В ходе столь сложного путешествия, которое Нобиле спланировал провести летом 1928 года — с целями как научными, так и политическими, просчетов было никак не избежать. Получить объективную оценку экспедиции в целом не представлялось возможным. Мнение зависело от опыта членов комиссии, но также от политической ситуации, в которой они находились. В итальянскую комиссии по расследованию обстоятельств крушения «Италии» вошли приверженцы Муссолини и министра авиации Итало Бальбо {174}. Многие из них были активными фашистами. Нобиле поступил недальновидно, обрушившись с резкой критикой на итальянскую часть спасательной операции, в особенности на капитана Манойю как ее начальника. Итальянская спасательная команда подчинялась непосредственно военному министерству, и то, что многие участники спасательной операции на Шпицбергене также считали, что командование капитана Манойи никуда не годилось, положения не меняло. Особое негодование у Рисер-Ларсена, капитана Торнберга, профессора Самойловича, контр-адмирала Герра и Гуннара Ховденака вызывали нерешительность руководства, непредсказуемая радиосвязь и отказ от поисков группы дирижабля.

Адольфа Хуля вызвали в качестве свидетеля в итальянском расследовании, начатом по возвращении Нобиле в Рим. Его желали видеть в итальянской столице в период между 7 и 16 января 1929 года. Немного подумав, норвежский полярный исследователь согласился дать показания, но прежде обсудил с Фритьофом Нансеном кое-какие вопросы, которые, как предполагалось, могла задать итальянская комиссия. Таким образом, Хуль собирался представить итальянским следователям не столько свой личный взгляд на крушение «Италии», сколько общую официальную точку зрения, выработанную под влиянием крупного норвежского политика и знатока Арктики. Мертвых было уже не вернуть. Норвежские власти поставили себе целью укрепить и расширить роль Норвегии на Шпицбергене, а по возможности и в Арктике в целом.

Все время после крушения «Италии» и в ходе освещения в прессе связанных с этим событий Фритьоф Нансен держался в стороне, и эта отстраненность бросалась в глаза. Еще в самом начале поисков он согласился возглавить экспедицию на немецком дирижабле, управляемом Хуго Экенером, главным соперником Умберто Нобиле {175}. Но от этой идеи быстро отказались как от практически неосуществимой. Поиски на дирижабле имели много преимуществ, но требовали больших ресурсов. Лететь планировали на «Графе Цеппелине», который по размеру превосходил «Италию» вдвое и имел совершенно другую конструкцию. Ангар и причальная мачта в Ню-Олесунне были ему малы. Также невозможно было быстро доставить в Кингсбей необходимое количество бутылок с водородом. Путь из Германии на Шпицберген следовало оговорить и подготовить сильно загодя. Так что немецкий дирижабль не имел никакой возможности прибыть на архипелаг летом 1928 года.

Фритьоф Нансен был почти на 11 лет старше Руала Амундсена. В отношениях с последним он всегда выступал в качестве советчика и защитника. Но в 1928 году именно Нансен оказался носителем идей, которые впоследствии способствовали развитию международного сотрудничества в области полярных исследований. Славная эпоха героических личностей и эпических экспедиций подходила к концу. Вышли из моды методы Амундсена. Осталась в прошлом и фиксация Амундсена на личных достижениях. В самой известной и почитаемой речи в норвежской полярной истории, «В память о Руале Амундсене», Нансен нашел место для осторожной критики экспедиций Амундсена, последовавших за плаванием на «Мод»:

«Ученым Амундсен не был, да и не стремился им стать. Разумеется, он методично занимался самообразованием для своего исследования магнитных полей и проделал в этой области выдающуюся работу; но подвигнуть его на обработку полученных результатов было решительно невозможно, как и на то, чтобы продолжить эти штудии. Кажется, его это утомляло. Его все больше захватывали сам подвиг, действие. Тем не менее его походы принесли неоценимую пользу науке и расширили наши знания о Земле».

Оставшаяся часть речи представляет собой буйство возвышенной поэзии. Нансен любил цитировать лирику англичанина Роберта В. Сервиса, а в этой речи возвел его пассажи в ранг надгробной речи. Гибель Амундсена он назвал окончательным уходом, закрывшейся дверью в прошлое.

«Но не менее важным, чем научная польза, было само деяние. Возможно, для него самого оно было важнее всего. Каким блестящим примером для подражания он стал для нашей молодежи! Во всем, что он делал, проявлялась его несгибаемая, бесстрашная воля. Как было сказано: „Будь верен самому себе, и ты завоюешь венец жизни“. Он был верен лучшему в себе. Он положил все свои зрелые годы и отдал все, что имел, на воплощение своих юношеских идеалов. Трудности лишь закаляли его волю, и он достигал желанной цели. Только посмотрите, чего ему удалось добиться: он завоевал венец жизни.

И вот, осуществив задуманное, он