людей, возникает своеобразный вакуум, и хотим мы того или не хотим, но он неизбежно заполняется не интересными лекциями в клубе, не тягой к умной книге, не огоньком в Доме культуры, где все нашли бы и развлечение, и пищу уму, а руганью, дракой, поножовщиной… Вот мне и кажется, что, не упуская из виду большую и высокую цель, нужно уже что-то предпринять сегодня… Конечно, мы заткнем только дырку в плотине, потому что вода может накопиться и в другой раз прорваться в другом месте… Но иного выхода у нас нет, и мы должны действовать, и действовать энергично!

И снова отдельными всплесками взметнулись голоса, хотя Тосе казалось, что все давно покинули правление и только одна она сидит в двух шагах от стола и слушает секретаря, такая подавленно-глухая висела тишина.

— Надо нам новый клуб строить!

— Пускай наш председатель не жмется! А то он больше коровам создает условия, а не людям!

— Учителя к нему сто раз на поклон ходят, чтобы дров привезти!

— И дружину бы сколотить!

— Во-во! Как в городе! Чтоб ходили с красными повязками и держали маломальский порядок!

— И Мелешкин чтоб дома не отсиживался! А то он больше яблони окапывает да кур щупает.

Плыл по рядам веселый говор и смех, участковый дернулся было на злые голоса, но тут же опять застыл, как изваяние, будто и не о нем шла речь, потом потянулся в карман, вытер платком вспотевший лоб. Потом, не прося слова, поднялся почтарь-пенсионер, высокий, жердястый, так что его было видно всем, и помахал рукой, устанавливая тишину.

— Когда я помоложе был и холостовал тут вместе с другими парнями, — начал он глуховато, поглаживая в некотором смущении щеку, — у нас тут, в Белом Омуте, общество было… Одним словом — своя интеллигенция, хотя всех можно было пересчитать на пальцах одной руки… А теперь вон и два агронома у нас, и несколько учителей, и инженер, и зоотехник, а общества почему-то нету — все живут врозь, как тараканы запечные… А к кому же молодежь будет тянуться, если мы от нее на отшибе живем! Без общества мы пропадем, потому как без него нет никакого интереса…

И тут неожиданно, не прося слова, поднялся директор школы — тучный мужчина, страдающий одышкой. Срочно вызванный в правление, он не успел, видимо, побриться, седые колючки покрывали его щеки и подбородок, точно изморозью. Но весь его облик, и грубоватое скуластое лицо, и эта решительность, с которой он выпрямился, поводя крупными плечами, выдавали в нем твердый и волевой характер.

— Насчет того, как тут шла жизнь в далекие годы, спорить не стану, — часто передыхая, заговорил он, — я тоже мальчишкой хлебнул то время и помню, как оно было… И что спектакль самодеятельный был праздником — тоже верно, потому что больше-то ничего не было… Не светил в каждом доме телевизор, как сейчас, не приезжали артисты с концертами, не ездили в областной театр на грузовиках, потому что не было тех грузовиков… Но согласиться с тем, что тогда было общество, а нынче оно испарилось, — увольте, не могу!.. Да и неправда это! Теперь все стали грамотными, и учитель уже не стоит в центре культурной жизни, а почему, я скажу чуть позже… Потому как стоять он должен наравне со всеми и пользоваться таким же уважением, как раньше… Но, к великому огорчению, на интеллигенцию в нашем колхозе смотрят не так, как надо!.. Вот тут кто-то крикнул, что учителя на поклон в правление ходят, к нашему хозяину! — Директор сделал легкий кивок в сторону председателя, мрачно хохлившегося за столом. — Если придешь что-нибудь у него просить для школы, то не раз унизишься, прежде чем он даст машину или еще что-нибудь для ремонта!

— Не перегибай палку-то! — не вытерпел председатель колхоза. — Имей совесть…

— Потому и говорю, что совестно стало за наш колхоз, за наш Белый Омут… Ведь я, товарищ секретарь райкома, даже удивился, что нас сегодня позвали на этот разговор… Вот когда выборы в Верховный Совет бывают, нас зовут, и мы идем на избирательные участки, работаем агитаторами, и нам выносят благодарность за эту работу, но пройдут выборы — и о нас забывают… Может быть, к нам потому такое отношение, что мы только сеем разумное, вечное и не даем никакой выгоды колхозу, не даем никакой сельхозпродукции — ни мяса, ни молока, ни шерсти?

Раздался веселый и дружный смех, всколыхнувший всех, но стоило пойти на убыль шуму, как директор снова овладел вниманием собравшихся. А Тося слушала знакомого человека так, будто видела его впервые, с такой неожиданной стороны он открывался ей сегодня.

— Смех смехом, товарищи, а дело-то горькое, — с тяжелым вздохом заключил директор. — Как бы там ни было, а сложились не очень хорошие отношения у нас с руководством колхоза, и нас понемногу отучили отвечать за все, что происходит в нашем селе… Я не хочу всю вину валить на колхоз, мы тоже отстранились: не зовут, мол, нас, значит, в нас не нуждаются… Вот и обида зряшная накопилась, а надо бы тоже не молчать, а самим во все вмешиваться, в райком обратиться, а то и повыше, может быть, помогли бы нам разобраться, где собака зарыта… Но для меня ясно одно: так дальше жить нельзя и мириться с тем позором, что на нас обрушился, нет больше сил!.. Всем нам нужно понять, что без культуры мы дальше шагу не сделаем!..

— Вы тысячу раз правы! Да! Да! — взволнованно и горячо поддержал секретарь райкома и даже вышел из-за стола, чтобы поближе разглядеть директора школы. — У нас теперь весь колхоз стал обществом, а если где не стал, то должен стать!.. Но мы не должны забывать о том, что мы можем построить хорошие клубы и Дома культуры, а в них будет царствовать скука, если дело культуры не станет делом всех… Может быть, я несколько заостряю, но мне представляется, что дело культуры не сдвинется с места, пока в наши села, как в свое время тридцатитысячники, а сейчас, может, стотысячники, не придет целая армия работников Культуры… Эти люди должны занять в колхозе такое же место, как председатель, если не выше! Ведь сейчас мы ставим заведовать клубами людей со средним образованием, без особого опыта и знаний; они, конечно, стараются, но они в лучшем случае могут организовать самодеятельность, танцы или прокрутить новую картину… Нет, нет, нам нужен на селе умный духовный наставник, к которому бы все шли со своими радостями и огорчениями… Вот тогда, я верю, мы победим это зло!

Едва секретарь