упомянул о тех, кто способен «прокрутить в клубе картину», как Тося снова сжалась, а тревога и страх, владевшие ею поначалу, захлестнули ее с такой силой, что у нее потемнело в глазах. «Вот-вот, — решила она, — настала та минута, когда все свалится на меня!..» Но опять угроза прошелестела мимо, точно опахнул студеный ветер и умчался дальше, и секретарь уже мечтал вслух о будущем, которое ожидает деревню, когда в нее хлынут свежие силы…

Разговор затянулся допоздна, еще не раз поднимался и говорил секретарь, оправдывались в чем-то председатель колхоза и Гуляев, даже Мелешкин прорвался к столу и начал объяснять, что в злополучный вечер «отсутствовал по уважительной причине». Потом всем гуртом провожали секретаря.

Тося возвращалась домой глубокой ночью, когда над селом плыла полная и ясная луна, заливая улицы чистым сиянием. Она радовалась тому, что на активе не назвали ее имя, что секретарь оказался таким толковым и душевным, что теперь можно было надеяться, что хулиганы в Белом Омуте притихнут надолго, жалела, что на актив не пошла Катя.

«Конечно, ее горю не поможешь ничем, — думала она, представляя, как неприкаянно, точно слепая, Катя кружит по избе, не отвечая ни на одно ее слово. — Но жить-то ведь как-то надо… И Витька у нее… Но, видно, ее так оглушило, что ей не до людей сейчас, не до активов… Душу ей выжгли, и тут никакие слова не вылечат… Мне легко судить, когда у меня есть Андрей».

И достаточно ей было вспомнить о любимом, как она начала что-то напевать вполголоса.

Но веселье ее разом смыло, едва она увидела свернувший с большака колесный трактор. В первую минуту ей показалось, что это возвращается в Белый Омут с ночной пахоты припоздавший тракторист, пока не заметила за трактором на прицепе трехтонную тележку на резиновых шинах, доверху груженную ящиками. И при луне было видно, как поблескивают сквозь решетки светло-зеленые бутылки, как плещется и играет в них темная жидкость. Наверное, тракторист где-то буксовал и выбрался из трясины только к ночи, но теперь было ясно, что утром полупустые полки в сельповском магазине будут заставлены новыми бутылками…

IX

С той страшной ночи, как бы осененные черной тенью Ивановой смерти, Тося и Андрей сильнее потянулись друг к другу. Когда парни, поранившие Ивана, бросились врассыпную, она еле отыскала Андрея. Он лежал у забора и двумя руками обнимал голову. Тося обмерла, опустилась на колени, помогла Андрею подняться и повела в избу. Она вздохнула с облегчением, когда, смыв кровь с его лица и рук, увидела, что Андрей отделался легко — у него была содрана кожа на лбу, разбит нос, продырявлено гвоздем ухо и вся голова в кровяных шишках. Тося замазала ранки йодом, забинтовала голову, отвела Андрея в амбарчик и побежала искать Катю и Ивана. Она блуждала из края в край по селу, пока не выскочила на бугор и не услышала вой Кати — безудержный, полоумный, захлестнутый ужасом, и поняла — так кричат только по мертвому…

В училище Векшина наказали за драку — он отсидел положенное количество суток на гауптвахте, после чего ему запретили всякие отлучки в Белый Омут. Тося изнывала от неизвестности и уже решилась отправиться в лагерь, но в ту же ночь Андрей прокрался в сад и вызвал ее к амбарчику знакомым свистом.

Оказалось, что училище задерживается в летнем лагере почти на месяц, и с этой ночи они виделись чаще, встречались, когда Тося возвращалась из клуба, сидели, обнявшись, на порожке, слушали, как падают на землю подгнившие яблоки, как шумит в кустах смородины случайно залетевший ветер. Пошарив в темноте, перебрав листья над головой, ветер исчезал, на землю снова спускалась тишина, и в ней напряженно, без устали свиристели кузнечики и доносился тихий, с нервной хрипотцой голос Андрея. Он не клялся ей в любви, точно недавняя беда мешала ему быть нежным, но по той доверительности, с какой он делился своими мыслями, можно было понять, что они не расстанутся, а будут всю жизнь вместе. Тося перестала дичиться, позволяла ему то, чему раньше противилась, — и у нее перехватывало дыхание, словно он касался не груди, а ее обнаженного сердца. «Не надо!» — робко просила она, но Андрей не слушался. Горячий ветер окатывал ее с головы до кончиков пальцев, ей становилось совсем жутко, щекотно и истомно, когда Андрей скользил рукой по всему ее телу. И однажды она упала в густую траву перед амбарчиком и вскрикнула от боли и стыда. Долго после этого не могла смотреть в лицо Андрея, а он суетился, что-то бормотал — неприятный, тошнотно-счастливый, и было дико и странно, что он чему-то радуется, чем-то доволен… «А стоило ли дорожить тем, чем, кажется, давно не дорожат многие в мои годы, — думала она в тот вечер, проводив Андрея. — Кому нужны моя чистота и честь? Какая чепуха! Да разве нынче кто гордится тем, что он женился на девушке? Неужели я одна оставалась такой дурочкой и придавала значение этой старомодной, пропахшей нафталином морали, когда другие смеются над всем этим?»

В другой раз она легко уступила ласкам Андрея, испытав необычный, бросивший ее в жар прилив нежности, удивляясь тому, что уже не стыдится ни своей, ни его наготы. Единственное, перед чем она терялась, было переменчивое настроение Андрея — он то был страстно-нетерпелив, заботлив и предупредителен, то вдруг обрывал разговор, замыкался, погружался в задумчивость и вел себя так, будто ее нет рядом. Его словно бросало на качелях из солнечной, светлой стороны в тень от земли и деревьев, и невозможно было угадать, каким он будет через час, даже через минуту. Как-то он заночевал в амбарчике, но среди ночи, ничего не объясняя, вдруг собрался и ушел в лагерь. Обиженная его выходкой, Тося не хотела больше видеться с ним, но когда он пришел — улыбчивый, веселый, будто ничего и не было между ними, она не выдержала:

— Послушай, Андрей! Чего ты психуешь? Или ты, может быть, считаешь, что после всего ты должен жениться на мне? Так ты напрасно тревожишься… Ты свободен, и я тебя не держу. И не умру, если ты меня оставишь.

— О чем ты, глупенькая моя? — точно пристыженный, забормотал Андрей. — О какой свободе ты говоришь? Мне никто не нужен, кроме тебя…

Тося простила ему все и не стала допытываться, что же его тревожит, почему он не может совладать с собой…

После того как лагерь снялся в город, Андрей как-то залетел в село среди бела дня — сияющий, выбритый до глянца,