Так произошло и с этим несчастным мальчиком. Он вырезал иллюстрацию из детской книжки сказок. Позже он признался мне, что медведь с балалайкой, которого он вырезал, был похож на игрушку, которую подарила ему мама. Он вырезал этого мишку и спрятал в своей кроватке.

Конечно же, никто не понял мотивов, которые двигали ребенком, но то, что он испортил казенную книжку, обнаружили почти сразу. В те сутки дежурил физрук — настоящий зверь, понимающий только закон ремня. Он жестоко избил ребенка, так жестоко, что пришлось даже положить его в медпункт. Многие думали, что мальчик не выживет. Я постоянно навещала его. Именно тогда и стала приносить сладости. Он признался, что вырезанного мишку не нашли, он спрятал его под матрас. Когда его выписали из медпункта, я подарила ему старый футляр от очков, куда он спрятал вырезанного мишку. Он показал мне свою единственную игрушку. На бумаге сохранились капли его крови. Он постоянно носил его с собой, где бы он ни был. Так и уехал с ним в другой интернат.

Помните, я говорила, что его перевели от нас, когда ему исполнилось тринадцать? Он очень быстро повзрослел. Это был настоящий хулиган. Никто из преподавателей не сомневался, что рано или поздно он втянет нас в неприятности. Именно поэтому от него избавились при первой же возможности. Так в интернате считала не одна я.

— Делать добро не делая добра — как вы думаете, что это может значить?

— Это же мои слова! Когда мальчик был избит до полусмерти, я устроила скандал. Грозилась дойти до городского начальства. Помню, физрука даже уволили после этого скандала. Побоялись, что ребенок умрет, а эти слова я кричала в кабинете директора. Так я говорила о поступке преподавателя, давшего детскую книжку сказок, но не понявшего, что ребенок мечтает об игрушечном мишке, которого не будет у него никогда. Вот, возьмите.

— Что? — я была вне себя от этого разговора. Старушка протягивала мне распечатанную пачку бумажных салфеток.

— Вытрите слезы. У вас все лицо в слезах.

Я даже не заметила, что плакала. Не помнила, сколько я плакала. Это произошло как-то непроизвольно. Слезы потоком лились по моим щекам. Слезы оказались сильнее меня.

— Что было дальше?

— Мальчика перевели в другой интернат, и я почти не знаю подробности его жизни там. Из нашего интерната его перевели в интернат в маленький городок Николаевку под Одессой. Но я слышала, что там у него были какие-то неприятности. Кажется, его усыновили, но он сбежал из приемной семьи.

— Усыновили?!

— Да, что-то в этом роде. Говорили о каком-то скандале, и серьезном, связанном с ним. Помню, наши преподаватели, еще радовались, что мы вовремя избавились от такой головной боли. Мол, втянул бы он нас в кучу проблем. Но я не знаю подробностей и больше никогда не видела Васю Сидоренко. Но думала о нем часто. Скажите мне, как сложилась его жизнь?

— Он… Ну… Он живет в небольшом городке в Киевской области. Работает фотографом… в районной газете. Характер у него сложный, в городке его не любят.

— А семья у него есть?

— Семьи у него нет. Он никогда не был женат.

— Это очень тяжело. Ведь сейчас ему должно быть 44 года. А не иметь семью в таком возрасте для мужчины это очень плохо. Что же Вася Комар не помог ему?

— Насколько я знаю, их пути разошлись. Комар разбогател, сменил свое имя на Витольд Комаровский, и давным-давно забыл своего интернатского друга. Слишком уж разными были их социальные круги. Комар вращался в высшем обществе. Его друг — нет.

Ложь далась мне легко. Несмотря на откровенность этой милой женщины, я вовсе не собиралась ей сообщать, что ее любимый ученик Вася Сидоренко, из которого она сформировала сексуального извращенца, стал самой загадочной звездой мира… Теперь всю правду о Вирге Сафине знала одна я. Василий Комар — Витольд Комаровский. Василий Сидоренко — Вирг Сафин. Почему он назвал себя так?

Я пока не знала ответа на этот вопрос. Где-то по дороге между жестоким прошлым и темным будущим воспитанник интерната Василий Сидоренко превратился в Вирга Сафина, но не убил Васю Сидоренко до конца. Об этом свидетельствовал бумажный мишка, вырезанный из книжки сказок, хранящийся в футляре из натурального серебра, стоящем больше, чем весь пожизненный заработок старой учительницы. И жестокие слова «делать добро не делая добра», услышанные от кого-то и так сильно поразившие его, что еще в детстве он их записал. Хранил всю жизнь. Как девиз, как последний призыв отчаяния. И, как я могла понимать, не изменил им никогда.

— А вы не знаете, в его жизни были другие родственники?

— Насколько я знала, нет. Его отец, кстати, тоже был интернатским. Мать — родом из какой-то деревни под Луганском. О других родственниках этого ребенка я не слышала никогда. Да его никто никогда и не искал.

— А вы не знаете, как он увлекся фотографией, научился фотографировать?

— Нет, про это я ничего не знаю. Наверное, это произошло позже, уже в другом интернате. У нас никакого фотоаппарата у него не было.

— А Василий Комар остался в интернате, когда Васю Сидоренко перевели в другой?

— Как же я вам не сказала! Просто вылетело из головы! Их же перевели вместе — в интернат в Николаевке. От Комара тоже рады были избавиться. Он был проблемным, но, конечно, не таким, как Вася Сидоренко. На его фоне он как-то терялся, всегда был в подчинении. Вася Сидоренко полностью подавил волю своего друга. Он умел влиять на людей, как никто другой.

В это я, конечно же, с легкостью могла поверить. Кому, как ни мне, было об этом знать? Я стала прощаться, так как узнала все, что хотела узнать.

— Пожалуйста, передайте привет Васе, если вы увидитесь с ним.

— Я не увижусь, — отрицательно покачала головой, — на самом деле я с ним почти не знакома. Я выясняю подробности о Василии Комаре. Это связано с его убийством.

Я не услышала уже ничего нового. Женщина поохала, но кто мог с таким зверством убить преуспевающего, богатого бизнесмена, конечно же, она не могла знать.

Поблагодарив за все, я выскользнула в душную ночь. Ночь, конечно же, не была душной, стоял приличный мороз, везде лежал снег, но мне не хватало воздуха. И мне его не хватало все время, пока я шла до убогой гостиницы, задыхаясь от слез от рассказа старой учительницы. К счастью, меня никто не видел. Закрывшись в номере, я могла плакать. Но слезы исчезли. Я проверила мобильник — пропущенных звонков не было. Тот, о ком я лила горькие, почти кровавые слезы, не звонил и не думал звонить.

* * *

Директором интерната в Николаевке оказался мужчина средних лет. Он ездил на джипе «БМВ Х6», носил фирменный костюм с иголочки и внешне был похож на преуспевающего адвоката или менеджера, но только не на директора провинциального интерната.

В своем кабинете он выслушал меня очень внимательно и сразу дал понять, что прогнил до мозга костей.