— Так я и думала. Путь к богатству через криминал. А его друг был с ним?

— Его друг?

— Тоже очень особый ребенок. Вы уверены, что вас не интересует его друг? Они все время были неразлучны. Просто не разлей вода.

— Конечно, интересует. Меня интересует все, — довольно кивнула я.

— Я вам покажу его друга в альбоме. У меня есть старый альбом. Он тут, сверху. Мы бежали в такой спешке. Но я почему-то успела его захватить, — женщина перемещалась по комнате, переворачивая груды вещей, среди которых попадались самые неожиданные предметы.

— Василий Комар — сирота? Его родители умерли?

— Нет. Он отказник. Мать бросила его в роддоме, а сама сбежала в окно. А потом выяснилось, что документы ее, которые она предоставила в роддоме, липовые. Кто она — так никто и не узнал. Ребенка она, к слову, никогда и не пыталась искать. У нас было много таких детей. Да вот и он!

Женщина открыла альбом на нужной странице, подвинула ко мне.

— Вот, смотрите. Это Вася Комар. А вот его друг — с ним рядом, видите? Очень красивый черноволосый мальчик. Тоже Вася. Василий Сидоренко.

Я смотрела в альбом, не отрывая глаз. Мое подсознание заранее подготовило меня к тому, что я увижу. Я это предчувствовала, поэтому увиденное не было для меня шоком. Рядом с Комаром стоял маленький… Вирг Сафин. Он был ребенком 8 лет, но это был точно он. Те же красивые черты лица, то же мечтательное выражение в печальных глазах. Он не сильно изменился с возрастом. Ошибиться было невозможно. Это был точно Вирг Сафин.

— Красивый мальчик, — я почувствовала, что губы мои предательски дрожат.

— Что с вами? На вас лица нет! Может, принести воды?

— Нет. Со мной все хорошо. Только вот теперь меня интересует его друг. Намного больше, чем Комар. Я и заплачу больше. Вот, возьмите, — я протянула двести долларов вместо обещанных ста.

— Вы узнали кого-то? — Бог не обделил эту женщину ни проницательностью, ни умом.

— Да. Я узнала одного человека и хочу узнать, как можно больше — это очень для меня важно.

— Понятно. Похоже, вы не были готовы к этому открытию. Что ж, я с удовольствием помогу вам. Вася Сидоренко. Очень тяжелый ребенок. Ребенок с очень тяжелой, трагической судьбой. Страдание одно, а не ребенок. Не знаю даже, как сложилась его жизнь сейчас.

— Плохо сложилась, — не выдержала я.

— Понятно. Я постоянно следила за ним, сколько могла. Даже когда его перевели в другой интернат.

— Его перевели?

— Да, когда ему исполнилось тринадцать. Слишком уж тяжелый был ребенок: конфликтный, упрямый.

— Он сирота?

— Почти. На самом деле мы были первым казенным заведением, куда он попал. В его жизни произошла страшная трагедия. Отец его был алкоголиком, страшно пил, бил ребенка и жену. Однажды, когда у отца был очередной припадок, мать зарезала мужа, а затем пыталась покончить с собой. И все это на глазах пятилетнего ребенка. Когда отец напал на мать, она заперла ребенка в тесном шкафу. Так мальчика и нашли — в шкафу была дырка в стене, и мальчик видел все, что происходит, но выйти не мог. Когда его мать стала резать себя ножом, он решил, что она умерла. Так, наверное, и произошло. Я ничего не знаю о дальнейшей судьбе его матери. Слышала только, что в психиатрической клинике она умерла, а может, попала в тюрьму — не знаю. Когда ребенка нашли, он был в таком шоке, что не говорил. Год он пробыл в лечебнице, а когда немного поправился, его привезли к нам в интернат. У ребенка была серьезная травма — страшная боязнь замкнутого пространства, и очень опасные нарушения психики.

— Он и сейчас не пользуется лифтами, — прошептала я, — и не выносит алкоголь…

— Это можно понять. Его отец пил, от него пахло спиртным, и в алкогольном дурмане бил мать и его. С тех пор запах алкоголя подсознательно вызывает у него ужас и ассоциируется со смертью, как и замкнутое пространство. Не удивлюсь, если узнаю, что с возрастом у него только развилась и стала прогрессировать психическая болезнь.

— Разве он болен психически?

— Думаю, что болен, и серьезно, после того, что произошло с ним в детстве. Он был предоставлен сам себе, в лечебнице его только пичкали тяжелыми препаратами, и никто не заботился о нем по-настоящему. Если бы он попал в хорошие руки, все еще можно было бы исправить, но так не произошло. Поэтому я совершенно не удивлена вашими словами, что у него плохо сложилась жизнь. Это был одинокий, тяжело больной ребенок. Таким же взрослым он, наверняка, и вырос. Но в интернате этого никто не понимал.

— Что вы имеете в виду?

— Это был очень тяжелый ребенок. Он не понимал слов, все делал наперекор. За это с ним обращались очень жестоко.

— Как жестоко?

— Били. Наши воспитатели не понимали других методов воспитания. Он постоянно нарушал дисциплину, грубил, пакостил. И за это его жестоко пороли ремнем до потери сознания, до крови. К сожалению, я не всегда могла его защитить, но каждый раз после особо жестокой порки, чтобы его утешить, я давала ему что-то вкусненькое: конфеты, которые он любил больше всего, пирожные, другие сладости и лакомства… В конце концов, он привык, и мне даже показалось, что он специально стал ждать порки. Он специально совершал проступки и делал пакости, как бы намеренно провоцировал дисциплину, чтобы получить единственное тепло, когда я заботилась о нем, получить единственные сладости, которые были в его изувеченной, не детской жизни.

Слушая ее, я едва не всплеснула руками! Недаром говорят, что благими намерениями вымощена дорога в ад. Знала бы эта несчастная женщина, что она сделала с ним, к чему она его приучила! Она без всяких задних мыслей воспитала из него сексуального извращенца. Теперь, после ее рассказа, у меня на многое открылись глаза. Теперь вещи, которые я видела прежде, стали представать для меня в несколько ином свете…

Наверное, все эти мысли отразились на моем лице. Старая учительница была умной женщиной.

— Вам не понравился мой рассказ? Вы смотрите так, словно в чем-то меня обвиняете. Скажите, в чем?

Что я могла ей сказать? Поэтому я сделала вид, что не поняла ее прямого вопроса. Вся моя душа обливалась кровью, и скрыть это было нелегко.

— Просто я говорю вам правду, — ее глаза смотрели на меня ясно и прямо, — никогда не верьте в хорошее, доброе воспитание в интернатах, кто бы что ни стал вам говорить. В интернатах детей бьют. Бьют жестоко. Все, прошедшие интернат, это дети с раненой, покрытой шрамами душой. Позже, во взрослости, эта душа превращается в броню. Вполне понятно, какие из них получаются взрослые. Их просто превращают в таких…

— Как вам вообще пришло в голову давать ему сладкое после этих избиений?

— Вас это шокирует?

— Да, — прямо сказала я.

— Этому способствовал один случай — история с мишкой, с книжной иллюстрацией. Он потряс меня до глубины души. Именно тогда я решила относиться к этому ребенку теплее. Все произошло, когда у меня был выходной после суток дежурства. Видите ли, в интернате нет игрушек. По правилам они должны быть, даже есть, но игрушки детям дают не часто. Это ведь нужно утром раздать, а вечером собрать, пересчитать и запереть в шкаф. А если кто-то что-то потеряет или порвет? Кто из воспитателей хочет со всем этим возиться? Как правило, воспитатели стараются максимально облегчать себе жизнь и предпочитают игрушки вообще не раздавать. Но дети не могут жить без игрушек, особенно маленькие, поэтому они находят их в других местах.