Меня передернуло. Но никак иначе я не могла это объяснить. Поэтому, не думая, быстро спрятала свидетельство в карман джинсов. Платок же и тушь вернула в сумку, сумку — в коробку, коробку — на место и закрыла камнем тайник, как и было.

Я не сомневалась, что со временем Вирг Сафин обнаружит пропажу. На мгновение промелькнула мысль — попросить Макса через своего друга из спецслужб выяснить личность этой женщины, но тут же отбросила ее — справлюсь сама. Я не сомневалась, что с этой женщиной в жизни Вирга Сафина связана какая-то серьезная тайна, и я не собиралась никого в нее посвящать.

Больше в Фиолетовой комнате делать мне было нечего. После того, как я нашла женское свидетельство о рождении, все мое возбуждение иссякло. Я быстро потушила свет и заперла все, как было (догадавшись вставить в отверстие электронный ключ-карточку). Когда цвет лампочки с синего изменился на алый, вернулась к себе.

В своей комнате я быстро спрятала карточку и свидетельство о рождении под плинтус и молилась о том, чтобы их никто не нашел.

Сообщение голосовой почты ожидало на моем телефоне: «Мара, я задерживаюсь. Теперь моя поездка продлится недели две-три. Отдыхай. Можешь съездить к родственникам. Можешь съездить, куда хочешь. В общем, делай что хочешь. Приеду, позвоню. Пока». И точка.

Я решила, что плакать не буду, и сказала себе: если он не звонит, не думай о нем. Это все, что ты должна сделать. Вот так просто.

Вечером я напилась коньяка. Так я благословила в неизвестную дорогу Вирга Сафина и себя. Он хочет, чтобы я уехала? Очень хорошо. Я уезжаю. Но не к родственникам, и не отдыхать — отправлюсь в интернат, в прошлое Вирга Сафина.

В маленький городок под Ивано-Франковском (куда был эвакуирован интернат из Луганской области), я прибыла через два дня.

Эвакуированный интернат загнали в полуразваленный дом барачного типа на задворках города, где, как я поняла, раньше была какая-то сельхозферма. Условий не было никаких. Еду собирали местные жители и волонтеры. Начальство и интерната, и городка жутко бесилось по этому поводу, и постоянно ругалось с Киевом. Там же делали вид, что ничего не слышат. Эвакуированный интернат никто не хотел кормить.

Все это я узнала в первый же день, как только оставила дорожную сумку в жуткой гостинице и нашла интернат. Директрисой интерната оказалась энергичная молодая особа лет 28, которая по возрасту явно не могла помнить подробностей детства Комаровского (Василия Комара). Она завела меня в одну из комнат, закончила ругаться с Киевом по телефону, немного пожаловалась на судьбу, а потом так же энергично развела руками.

— К сожалению, ничем не могу вам помочь. Все архивы по требованию начальства мы отправили в Киев. Здесь их нет. Вы же видите, в каких мы условиях. Мне детей кормить нечем, а не то, чтобы бумажки охранять. Не знаю, зачем им это нужно, но, как только нас эвакуировали, нам сразу же велели всю документацию отослать в Киев. Так что здесь ничего нет. А период, о котором вы говорите, я помнить не могу, поскольку в те годы здесь работать не могла — еще не родилась. Я интернатом третий год руковожу, коллектив у нас молодой. Так что мне очень жаль, что вы напрасно проделали такой долгий путь.

Даже во время этого разговора директриса излучала неземную энергию: постоянно звонил телефон, в комнату все время открывали дверь, заглядывали какие-то люди, и в конце концов дверь просто перестали закрывать.

Удрученная, я вышла из кабинета.

И тут я увидела мужчину лет пятидесяти, который махал мне рукой. Я узнала охранника, сидящего на входе. Теперь он подзывал меня. Заинтригованная, я подошла.

— Я тут случайно ваш разговор услышал. Вас прошлое интересует. Какой период? Есть тут одна старая женщина. Мать одной из наших молодых учительниц. Так вот, она как раз в период, который вас интересует, здесь воспитательницей работала, и преподавала русский язык и литературу. Она все должна хорошо помнить. Сюда тоже в эвакуацию приехала, так как здесь теперь работает ее дочь. Вы с ней можете поговорить. Не бесплатно, конечно. Здесь все в деньгах очень нуждаются. Я вам адресочек черкну. Они в общежитии живут. И вы мне пару копеек за услугу.

Общежитие единственного в поселке лесного техникума было забито под завязку беженцами. На стук в дверь вышла миловидная полная женщина и сказала, что ее мать уехала за пенсией в соседний город, будет только поздно вечером. Мы договорились встретиться в десять вечера. Оставив ей 100 долларов, я пообещала, что после разговора дам столько же. По глазам женщины было видно, что для них — это колоссальные деньги.

До десяти вечера оставалась уйма времени. Я пообедала в кафе в центре, съев жутко дорогой и не вкусный из-за обилия растопленного сала обед, затем прошлась по единственной центральной улице, посидела в каком-то сквере. Вернувшись в гостиницу, обнаружила, что украли косметику, поругалась с администратором. Затем легла на кровать с бельем сомнительной чистоты, и стала день накануне моего отъезда.

Я так и не смогла себе объяснить, зачем я решила повторить такое рискованное мероприятие, как посещение Фиолетовой комнаты. Что я хотела там найти? Вещи мои были собраны, билеты куплены, я четко знала свою цель, но меня снова и снова тянуло туда. Наконец, я решилась пойти. Произошло это спонтанно: я вскочила посреди ночи и так лихорадочно отдирала свой тайник-плинтус, что даже сломала ноготь. Я спешила туда.

В этот раз все прошло быстрее и проще. Сердце не выскакивало из груди, а ноги весьма уверенно несли меня вперед. Я почти бежала по бесконечному коридору. Вот и заветная дверь.

Я все поняла практически сразу, когда хитрое электронное устройство выплюнуло карточку, а яркая лампочка прибора так и не изменила свой цвет. Карточка электронного замка оказалась негодной. Вирг Сафин сменил замок. Возможно, он сделал это давно. Возможно, сразу после моего первого (а теперь единственного) визита. Значит, он догадался, что я входила в комнату без него, и обнаружил пропажу, а потом сменил замок.

Все это не предвещало мне ничего хорошего. Я догадывалась, что буря разразится после его возвращения. Теперь мне хотелось ехать еще быстрее. У меня больше не оставалось ничего, кроме интерната.

Узкая и тесная комната общежития была забита вещами. Меня ждали. На столе был сервирован чай, масляное печенье — все так по-домашнему мило. И очень милым, очень добрым казалось мне лицо пожилой женщины, сидящей напротив меня.

Я повторила цифры — годы. Старая учительница кивнула:

— Конечно, я работала в это время. Я отдала этому интернату огромную часть своей жизни. И теперь в нем работает моя дочь. Прекрасно помню эти годы и почти всех учеников. Спрашивайте, о ком вы хотите узнать.

— Василий Комар, — выпалила я.

— Забавный мальчик, очень смышленый, — она кивнула, — я отлично помню его. Стал, кажется, каким-то большим бизнесменом, почти олигархом (вот тебе и раз! — удивилась я). Очень хорошо его помню. Где он живет, не знаете? За рубежом?

— Жил в Европе. Еще в Арабских эмиратах. Но теперь он мертв. Его убили в Киеве.