Я посмотрела на нее, заглянула ей прямо в глаза – и ощутила боль от ее боли. Блондинка, с вытянутым лицом, она больше походила на меня, чем на Гарри. Вообще-то, сходство со мной, наверное, добавило бы ей привлекательности, но по справедливости ей следовало пойти в Гарри.

– Хорошо, – сказала я. – Пока что оставлю тебя в покое.

Я встала и вышла. Дала ей время побыть одной.

Я упаковала вещи. Наняла грузчиков. Условилась обо всем с Селией и Робертом.

За два дня до нашего отъезда из Нью-Йорка я вошла в спальню дочери и сказала:

– В Алдисе ты будешь совершенно свободна в своих поступках. Сможешь сама выбрать себе комнату. Я позабочусь о том, чтобы ты смогла вернуться сюда и навестить кого-нибудь из своих друзей. Я сделаю все, что смогу, чтобы облегчить тебе жизнь. Но у меня есть два условия.

– Какие? – спросила она. Голос ее звучал безучастно, но она все же смотрела на меня и говорила со мной.

– Я хочу, чтобы по вечерам мы ужинали вместе.

– Мам…

– Я даю тебе полную свободу действий. Готова во всем тебе довериться. Но, повторяю, у меня есть два условия. Первое из них – совместный ужин по вечерам.

– Но…

– Это не обсуждается. Тебе и так до поступления в колледж осталось всего три года. Уж раз в день ты сможешь заставить себя поесть в моем обществе.

Она отвернулась.

– Ладно. А второе?

– Визиты к психологу. Хотя бы на первых порах. Тебе слишком многое довелось пережить. Всем нам. Тебе нужно начинать говорить хоть с кем-то.

Пытаясь склонить ее к этому несколькими месяцами ранее, я не проявила должной настойчивости и позволила ей отказать мне. Уступать теперь я не собиралась. Я стала сильнее и чувствовала, что могу быть лучшей матерью.

Вероятно, она поняла это по моему голосу, потому что протестовать не решилась. Только сказала:

– Ладно, как хочешь.

Я обняла ее, поцеловала в макушку и уже собиралась уйти, когда она притянула меня к себе и тоже обняла – крепко-крепко.

58

В глазах Эвелин уже какое-то время стоят слезы. Она поднимается и идет через комнату за бумажными салфетками.

Она очень эффектная женщина – и под этим я имею в виду, что она сама по себе представляет яркое зрелище. Но помимо этого она еще и глубоко человечна, и в этот момент я просто никак не могу сохранять объективность. Я не могу оставаться бесстрастной и не чувствовать ее боли.

– Наверное, это ужасно тяжело – то, что вы сейчас делаете, с какой искренностью рассказываете вашу историю. Хочу, чтобы вы знали: я восхищаюсь вами.

– Не говори так, ладно? Просто сделай мне одолжение и не говори ничего подобного. Я знаю, какая я на самом деле. А завтра узнаешь и ты.

– Вы постоянно это повторяете, но мы все не совершенны. Вы действительно считаете, что не заслуживаете снисхождения?

Она словно и не слышит. Смотрит в окно, на меня – ноль внимания.

– Эвелин. Неужели вы искренне полагаете…

Она резко оборачивается, и я умолкаю.

– Ты обещала не давить. Мы скоро со всем этим закончим, и у тебя отпадут все вопросы.

Я смотрю на нее недоверчиво.

– Обещаю, – говорит она. – Уж насчет этого ты можешь мне поверить.

59

На каменистых пляжах Алдиса Коннор вернулась к жизни. Не сразу, медленно, но неуклонно – так прорастают семена.

Ей нравилось играть с Селией в скребл. Как и обещала, по вечерам она ужинала со мной, порой даже спускаясь в кухню пораньше, чтобы помочь мне приготовить тортилью или «кальдо галлего» – галисийский суп – по рецепту моей матери.

Но больше всего ее тянуло к Роберту.

Высокий и широкоплечий, с мягким пивным животиком и серебристыми волосами, Роберт поначалу не мог понять, как следует себя вести в девочкой-тинейджером. Думаю, Коннор его пугала. Он не знал, что сказать, поэтому просто старался ее избегать, возможно, даже больше, чем следовало.

Зато Коннор тянулась к нему: попросила научить ее играть в покер, расспрашивала его о мире финансов, предлагала порыбачить.

Он так и не смог заменить Гарри – никто бы не смог, но ему хоть в какой-то степени удалось облегчить ее боль. Она спрашивала его мнения о парнях и нашла время, чтобы выбрать великолепный свитер в подарок на его день рождения.

Он покрасил для нее спальню, а в выходные готовил ее любимые жареные ребрышки.

И мало-помалу Коннор начала верить, что мир – вполне безопасное место, где можно открыть свою душу. Я знала, что раны от потери отца никогда не затянутся полностью, что на ее сердце появляются новые рубцы, но я видела, что она перестала гулять, начала получать «хорошо» и «отлично». А потом, когда она поступила в Стэнфорд, я посмотрела на нее и поняла, что моя дочь твердо стоит на земле и имеет голову на плечах.

Накануне дня отлета мы с Селией и Робертом вытащили ее поужинать в небольшой ресторан на воде. Там Роберт развернул специально купленный для нее подарок. Это оказался набор для покера.

– Обчисти там их всех, – сказал он, – как обчищала меня всеми этими флэшами.

– А потом ты поможешь мне их инвестировать, – ответила она с озорным блеском в глазах.

– Умница.

Роберт всегда утверждал, что женился на мне ради Селии, для которой готов на все. Но я думала, он поступил так еще и потому, что брак дал ему возможность обзавестись семьей. Он не смог бы жить ни с одной женщиной, хотя и производил на испанок не менее сильное впечатление, чем на американок. А вот быть частью той семьи, которая сложилась у нас, он мог и, думаю, прекрасно понимал это, когда давал свое согласие.