– Хорошо. – Гарри сжал в ответ мою руку и шагнул к двери. – Мы со всем этим разберемся.

* * *

Водитель, представившийся Ником, когда я села на заднее сиденье, заехал за мной около девяти вечера.

– В аэропорт? – спросил он.

– Вообще-то, нам сначала надо в Вестсайд, – сказала я, называя ему адрес дома, в котором остановился Гарри.

Мы ехали через город, через обветшалые районы Голливуда, по Стрипу, и в какой-то момент я поймала себя на том, что удручена и подавлена тем, насколько изменился в худшую сторону Лос-Анджелес с тех пор, как я уехала. В этом отношении он походил на Манхэттен. Последние десятилетия не пошли ему на пользу. Гарри говорил о том, чтобы вырастить Коннор здесь, но я не могла избавиться от чувства, что нам нужно навсегда попрощаться с этими большими городами.

Когда мы остановились на красный свет рядом с арендованным домом Гарри, Ник быстро обернулся и улыбнулся мне. У него была квадратная челюсть и короткая стрижка. Думаю, некоторые женщины могли оказаться в его постели только из-за одной этой улыбки.

– Я актер. Как и вы.

Я вежливо улыбнулась.

– Хорошая работа, если вы можете ее получить.

Ник кивнул.

– У меня на этой неделе даже агент появился, – продолжал он, когда мы снова тронулись. – У меня такое чувство, что дело пошло. Но, знаете, если мы доберемся до аэропорта с запасом по времени, было бы интересно узнать, что вы можете посоветовать начинающим.

– Угу, – пробормотала я, глядя в окно. Некоторое время мы ехали по темным извилистым улицам, и я решила, что, если Ник снова спросит меня об этом после того, как мы доберемся до аэропорта, я отвечу, что начинающим в первую очередь пожелала бы удачи.

И что нужно быть готовым отказаться от своего наследия, научиться превращать свое тело в товар, лгать хорошим людям, жертвовать теми, кого любишь, ради мнения публики и снова, раз за разом, лгать, пока не забудешь, каким ты был, когда начинал, и почему вообще занялся этим.

Но как только мы свернули за угол на узкую частную дорогу Гарри, все мысли, которые у меня когда-либо были до этого момента, вылетели головы.

Потрясенная, я подалась вперед, глядя на машину, придавленную упавшим деревом.

Седан выглядел так, словно врезался лоб в лоб в дерево, которое и обрушилось на него.

– Э-э, мисс Хьюго… – начал Ник.

– Вижу, – бросила я, не желая слышать слова, подтверждающие, что это не оптическая иллюзия, что это на самом деле.

Он прижался к обочине, и я услышала скрежет веток со стороны водителя, когда мы припарковались. Я застыла, положив руку на дверную ручку. Ник выскочил и побежал.

Я открыла свою дверцу и опустила ноги на землю. Ник остановился, пытаясь понять, можно ли открыть дверцу пострадавшей машины. Я прошла прямо к дереву, заглянула внутрь через ветровое стекло и увидела то, чего боялась и во что не хотела верить.

Гарри сидел, навалившись на руль.

Я оглянулась и увидела на пассажирском сиденье молодого мужчину.

Считается само собой разумеющимся, что, оказавшись в ситуации надвигающейся катастрофы, человек теряется и впадает в панику. Но почти каждый, кто действительно испытал нечто подобное, скажет, что паника – это роскошь, которую ты не можешь себе позволить.

В такой момент ты действуешь, не задумываясь, делаешь все, что в твоих силах, используя имеющуюся информацию.

Когда все кончается, ты кричишь. Ты плачешь. И спрашиваешь себя, как прошел через это. Потому что чаще всего в случае реальной травмы мозг не очень хорошо справляется с запоминанием. То есть камера включена, но никто ничего не записывает. И когда потом ты хочешь просмотреть пленку, вдруг оказывается, что на ней почти ничего нет.

Вот что я помню.

Помню, как Ник взломал дверцу.

Помню, как помогала вытаскивать Гарри.

Помню, я подумала, что его нельзя перемещать, чтобы не нанести дополнительную травму.

Но и просто стоять в стороне и смотреть на лежащего на руле Гарри я не могла.

Помню, как держала Гарри на руках, а он истекал кровью.

Помню глубокую рану на брови и густой ржаво-красный цвет залившей половину лица крови.

Помню порез в том месте, где ремень безопасности рассек нижнюю часть шеи.

Помню два зуба, лежавших у него на коленях.

Помню, как качала его.

Помню, как говорила: «Останься со мной, Гарри. Останься со мной. Ты да я…»

Помню другого мужчину рядом со мной. Помню, Ник сказал, что он мертв, а я подумала, что живой так выглядеть не может.

Помню, как у Гарри открылся правый глаз, и это наполнило меня надеждой. Белок казался таким ярким на фоне темно-красной крови. Еще я помню, что от него пахло бурбоном.

Поразительно, но едва осознав, что Гарри, возможно, выживет, я поняла, что нужно сделать.

Машина была не его.

Никто не знал, что он здесь.

Мне нужно доставить его в больницу и убедиться, чтобы никто не узнал, что он был за рулем. Я не могла позволить, чтобы его отдали под суд за непредумышленное убийство в результате автомобильной аварии.

Я не могла допустить, чтобы моя дочь узнала, что ее отец сел пьяным за руль и убил кого-то. Убил своего любовника. Убил человека, который, по его словам, показал ему, что он снова может любить.

Я попросила Ника помочь мне посадить Гарри в нашу машину. Я заставила его помочь мне посадить другого мужчину в седане на водительское сиденье.

Я выхватила из сумки шарф и начисто вытерла руль, вытерла кровь, вытерла ремень безопасности. Я стерла все следы Гарри.

А потом мы отвезли Гарри в больницу.

Оттуда, вся в крови и слезах, я позвонила в полицию с телефона-автомата и сообщила о несчастном случае.

Повесив трубку, я обернулась и увидела Ника, сидящего в приемной со следами крови на груди, руках и даже на шее.

Я подошла к нему. Он встал.

– Тебе нужно домой, – сказала я.

Ник кивнул, он все еще был в шоке.

– Ты можешь добраться до дома? Хочешь, я тебя подвезу?

– Не знаю.

– Тогда я вызову тебе такси. – Я взяла сумочку, открыла и вытащила две двадцатки. – Этого должно хватить.

– Хорошо.

– Ты поедешь домой и забудешь все, что произошло. Все, что ты видел.

– Что мы сделали? – Он посмотрел на меня. – Как мы… Как мы могли…

– Ты позвонишь мне, – продолжала я. – Я сниму номер в отеле «Беверли-Хиллз». Позвони мне туда завтра. Утром, как можно раньше. Не говори об этом ни с кем, пока не поговоришь со мной. Слышишь?