Ее усилия присоединиться к общему разговору встретили лишь вежливое молчание. Мне было жалко ее, и я просто не мог понять, почему ее подвергали остракизму за то, что любила она красивого, доброго и приветливого человека, который случайно был императором России…

К концу ужина трое его детей были приведены их гувернанткой в столовую. Старшему мальчику Георгию было восемь лет. Он вскарабкался на колени к императору и начал играть с его бакенбардами. «Скажи мне, Того, как твои имя и фамилия?» — спросил Александр. «Я князь Георгий Александрович Юрьевский», — ответил мальчик. «Хорошо, мы все очень рады с вами познакомиться, князь Юрьевский. Скажите, князь, хотели ли бы вы стать великим князем?» — «Пожалуйста, Саша, не надо…» — нервно перебила княгиня…

Когда мы возвращались домой, — заканчивает Александр Михайлович свой рассказ, — моя мать сказала отцу: «Что бы ты ни говорил, я никогда не признаю эту авантюристку. Я ее ненавижу! Она достойна презрения. Как смеет она в присутствии всей императорской семьи называть Сашей твоего брата?».

Так именно среди близких стало появляться все больше непримиримых противников княгини Юрьевской.

Даже родная дочь Александра II Мария, герцогиня Эдинбургская, в своем письме осудила его. «Я молю Бога, — писала она, — чтобы я и мои младшие братья, бывшие ближе всех к Мамá, сумели бы однажды простить вас».

Александр II не знал, но мог догадываться о том, что говорили и о чем судачили остальные ближайшие родственники о его новой супруге. Жена младшего сына Владимира великая княгиня Мария Павловна писала Гессенскому принцу Александру, брату покойной императрицы: «…Эта женщина, которая уже четырнадцать лет занимает столь завидное положение, была представлена нам как член семьи с ее тремя детьми, и это так грустно, что я просто не могу найти слова, чтобы выразить мое огорчение. Она является на все семейные ужины, официальные или частные, а также присутствует на церковных службах в придворной церкви со всем двором. Мы должны принимать ее, а также делать ей визиты… И так как ее влияние растет с каждым днем, просто невозможно предсказать, куда это все приведет. И так как княгиня весьма невоспитанна и нет у нее ни такта, ни ума, вы можете легко себе представить, как всякое наше чувство, всякая священная для нас память просто топчется ногами, не щадится ничего».

И император решил уехать в Крым, в Ливадийский дворец.

За день до отъезда в Зимнем дворце состоялась встреча императора, цесаревича Александра Александровича и Лорис-Меликова. Михаил Тариелович Лорис-Меликов к этому времени, после ликвидации Верховной распорядительной комиссии, возглавлял Министерство внутренних дел и жандармерию.

Во время той встречи император и М. Т. Лорис-Меликов вместе попытались доказать цесаревичу, что необходимы радикальные преобразования в обществе.

Император видел в Лорисе-Меликове прежде всего «твердую руку», способную навести «порядок». Но очевидно было, что одними жесткими мерами этой цели уже не достигнуть.

Из разговора стали понятны замыслы Лориса-Меликова — учреждение очень представительного органа при императоре и ряд новых реформ.

Когда Михаил Тариелович ушел, император предложил цесаревичу навестить его в Ливадии. Александр Александрович ответил отцу, что обсудит это предложение с женой.

Александр II выехал из Санкт-Петербурга в Ливадию 17 августа.

Через несколько дней Александр Александрович получил от отца письмо, в котором было приглашение приехать в Ливадию со всей семьей. Цесаревич понимал, что отец очень хотел хоть как-то наладить отношения со старшим сыном.

Александр Александрович откликнулся на предложение отца согласием, хотя Мария Федоровна была совсем не рада предложению провести осень в Крыму в компании с Екатериной Михайловной. Даже несмотря на то, что она очень любила крымское побережье. Но поехать в Ливадию все-таки решили.

По приезде выяснилось, что княгиня Юрьевская с детьми живет уже не в «тайном домике», как в былые годы, а в Ливадийском дворце. Мало того, новая жена отца заняла во дворце комнаты покойной матери.

Интересные воспоминания о том периоде жизни в Ливадии оставил замещавший в то время министра государственных имуществ Анатолий Николаевич Куломзин. Побывав в Крыму и во дворце по делам службы, он писал:

«В это время я застал следующие обстоятельства. Император Александр II водворил княгиню Юрьевскую, жившую прежде на особой даче около Ялты, в свой Дворец, т. е. в комнаты, ранее занимаемые императрицей Марией Александровною, ибо других комнат не было; наследник, которого государь вызвал в Ливадию, не хотел ехать, и граф Лорис-Меликов, исполняя желание государя примирить их, завлек Александра Александровича, лживо удостоверив Его высочество, что княгиня во дворце не живет.

Однако, раз прибыв — обратно ехать невозможно. Водворился следующий порядок.

Государь имел обыкновение каждое воскресенье приглашать к столу приезжавших в Ялту министров и другого звания высших чинов, причем в одно воскресенье по правую руку государя место занимала цесаревна Мария Федоровна и по левую руку государь наследник, а в следующее воскресенье цесаревич с супругою уезжали на охоту или вообще в горы, а за столом обедала княгиня Юрьевская и прибывшие были ей представляемы».

Император делал все возможное, чтобы подружить свою жену и жену наследника, а заодно и их детей. Но в итоге чуть ли не ежедневно возникали осложнения и ссоры, случались и выяснения отношений.

Мария Федоровна описывает этот своеобразный отдых в письме к матери:

«Я плакала непрерывно, даже ночью. Великий князь меня бранил, но я не могла ничего с собой поделать…

Мне удалось добиться свободы хотя бы по вечерам. Как только заканчивалось вечернее чаепитие и государь усаживался за игорный столик, я тотчас же уходила к себе, где могла вольно вздохнуть. Так или иначе, я переносила ежедневные унижения, пока они касались лично меня, но как только речь зашла о моих детях, я поняла, что это выше моих сил. У меня их крали, как бы между прочим, пытаясь сблизить их с ужасными маленькими незаконнорожденными отпрысками. И тогда я поднялась, как настоящая львица, защищающая своих детенышей. Между мной и государем разыгрывались тяжелые сцены, вызванные моим отказом отдавать ему детей. Помимо тех часов, когда они, по обыкновению, приходили к дедушке поздороваться.

Однажды в воскресенье перед обедней в присутствии всего общества он жестко упрекнул меня, но все же победа оказалась на моей стороне. Совместные прогулки с новой семьей прекратились, и княгиня крайне раздраженно заметила, что не понимает, почему я отношусь к ее детям, как к зачумленным».

А вот Александр Александрович относился к детям Юрьевской, то есть к своим сводным братьям, гораздо лучше. Эти «незаконнорожденные отпрыски» вовсе не казались ему «ужасными».

Внешне суровый и властный, Александр Александрович был нежен и сердечен с детьми — не важно, своими или чужими. И все-таки его впечатления от крымского отдыха были ничем не лучше, чем у жены.