Решетников хмыкнул. Откинулся на спинку стула, всем видом показав, что вышел из игры.

Салин пожевал губами.

— Думаю, вы не без основания считаете себя профессиональным политиком, — заключил он.

— Позвольте уточнить, Виктор Николаевич, — бизнесменом от политики. Я не делаю политики, я делаю на ней деньги. Я не торгую идеями, я инвестирую в политические проекты. Вот пример. — Глеб обвел рукой зал. — Знакомый выбил это помещение. Собственных идей — ноль. Решил устроить здесь бордель со стриптизом. Банально, но прибыльно. Как платный туалет, не к столу будет сказано. Я же предложил сделать ставку на иной контингент. Доказать на словах, как понимаете, подобным типам ничего невозможно. На спор, на спор, Виктор Николаевич, и за свои деньги я отремонтировал кабак, оплатил работу дизайнера, через УПДК МИДа нашел поваров старой школы. И даже — вот! — Глеб загнул тот же угол скатерти, что уже демонстрировал Решетников. Показал выцветший прямоугольник печати. — С великими трудами добыл скатерти и все к ним прилагающееся. Мебель, само собой, завидовская. И даже рамы снял. В Завидово как раз еврокапремонт затеяли. Все обошлось в копейки, а результат вы видите своими глазами.

— И все для того, чтобы что-то доказать какому-то узколобому с тугим кошельком? — мягко поддел его Салин.

— Нет, доказывал я сам себе, — ответил Глеб. — Что верно угадал существующую в обществе тенденцию. Ностальгируют не только ампиловские бабки, но и сильные мира сего. Что же касается знакомого… Узколобых нужно учить ударами по самому чувствительному месту. В данном случае вы правы, Виктор Николаевич, бить надо по кошельку. Я же сказал, все делалось на спор. За два месяца я, как обещал, отбил вложения. Проигравший выплатил десятикратную сумму начальных инвестиций.

— Сколько, если не секрет? — Салин огляделся.

— А вот это пока — коммерческая тайна, — с мягкой улыбкой ответил Глеб.

«М-да, безусловно, с Загрядским этот волчонок мог найти общий язык», — отметил Салин.

— А сейчас чем занимаетесь, не секрет?

Салин и не рассчитывал, что Глеб проговорится о контактах с Матоянцем, но чем черт не шутит.

— По инерции работаем над выработкой национальной идеи. Ребят, обозвав киндерсюрпризами, из Белого дома поперли, а заказ остался. Проплачен. Я своим борзописцам команды отбой не даю сознательно. Во-первых, чтобы не расхолаживать, во-вторых, пусть проект полежит в архиве. Вдруг опять пригодится.

— Надеетесь переплюнуть «Самодержавие, православие, народность»?

Глеб улыбнулся, дав понять, что шутку Салина оценил.

— Это уже неактуально. С первыми двумя составляющими, как понимаете, проблем нет. Кто же не хочет быть царем или, на худой конец, тайным советником? Дворянские привилегии и право наследования, мундиры с золотым шитьем вместо партикулярных костюмов. Зимой в Баден-Баден, летом — в именьице в Тамбовской губернии. Это же шикарно! — Глеб посмотрел на завороженно слушающего Добрынина. — А попы спят и видят не Царствие Божье на земле и возврат церковных земель. До Страшного суда еще далеко, а жить-то как-то надо. Вот и приторговывают беспошлинной водочкой и табаком. Таким образом, у попов и чиновников есть повод слиться в экстазе. Но как быть с «народностью»? Вот проблема! Что-то не верится, что есть желающие стать крепостными. Плохо народ живет, бедно, но не настолько.

Глеб разрезал еще теплый калач, намазал его маслом, густо покрыл сверху черной икрой. И продолжил:

— По причине низкого уровня жизни нельзя выдвигать гуманитарных лозунгов. Только провозгласи «Гражданин России — это звучит гордо!», сразу же придется регулярно платить зарплату. А на это никто не пойдет. Правда, можно кого-нибудь, некоего Васю Пупкина, назначить главным и объявить, что «Вася Пупкин — наше все!». Просто, а главное — дешево. Расходы не идут ни в какое сравнение с невыплаченными зарплатами и украденными вкладами. Всего-то надо зарядить прессу и ЦТ петь по сорок раз на дню осанну Васе Пупкину да аналитикам проплатить за мудрые комментарии, мол, лучше уж Вася Пупкин, чем Жириновский, Лебедь, Пиночет или дядя Сэм. Через месяц даже младенец с соской будет молиться на нашего Васю. Но! — Глеб состроил скорбную мину. — Для выборов и на пару лет после них идея сгодится. Но не более. А нам — бизнесу, политикам и народу — нужен свежий лозунг, полностью отражающий день сегодняшний и способный сохранить актуальность лет этак пятьдесят.

Он вонзил крепкие зубы в калач.

— И вам, молодой человек, удалось получить сей философский камень? — Салин позволил себе чуть больше иронии, чем требовалось. Хотелось узнать, так уж непробиваем этот Глеб, каким хочет казаться.

Глеб прожевал, промокнул губы салфеткой.

— Удалось. Но, увы, не мне лично, — ответил он. — Содержу команду алхимиков от психологии. Гипнотизеры и суггесторы[34]еще те! Способны Папу Римского развести на введение многоженства. Покумекали мои расстриги и выдали. — Глеб выдержал паузу. — Родина — это судьба!

В зале повисла тишина. Решетников перестал жевать и заторможенно помотал головой, будто над ухом бабахнул выстрел.

— Родина — это судьба! — чеканя каждое слово, повторил Глеб.

Добрынин никак не мог придать лицу хоть сколько-то осмысленное выражение. Чувствовалось, что он слегка контужен стальной монолитностью фразы.

Салин усилием воли контролировал лицо. Сосредоточил взгляд на пальцах, спокойно лежащих на белой, накрахмаленной до хруста скатерти. Ничего, ничего в облике не должно было выдать нервного перенапряжения, перетянутой тетивой дрожащего внутри.

«А вот это, молодой человек, уже серьезно», — подумал Салин.

Глеб только что выдал фразу из секретных разработок, выполненных по заказу Матоянца.

«Случайно вырвалось или влепил сознательно?» — Сквозь пепельную завесу очков, скрывающую взгляд, Салин всматривался в лицо Глеба, пытаясь прочесть ответ.

Пауза чересчур затянулась. Салин задал первый пришедший в голову вопрос:

— А что есть Родина для вас?

— Среда обитания, — не моргнув глазом ответил Глеб. — С вашего разрешения…

Он жестом дал команду мэтру, занимавшему наблюдательный пост в дальнем углу зала. Тут же из ниши вышел строй официантов. Сноровисто и ненавязчиво принялись убирать закуски и сервировать стол к основному блюду.

Салин снял очки, привычным движением стал протирать стекла уголком галстука. Нужды прятать глаза за дымчатыми стеклами уже не было. Что надо, он уже разглядел.

Барственно-вальяжный номенклатурный бонвиван Добрынин, сын спившегося посла и племянник генерала МВД из «команды» Щелокова[35]. Рабоче-крестьянский красноармеец политического фронта, как сам себя величал Решетников. Он сам, Салин, интеллигент и либерал в душе и циничный практик в делах. Глеб не мог со временем вырасти ни в кого из них троих. Он был тотально иной. И даже не считал нужным это скрывать. В этой инородности Салин ощущал источник тревоги, исходящей от Глеба.