хруст шлака под ногами. Кажется, с тех пор сюда не наведывались строители. Саша заглянул в темную палату, где окна были забиты досками. Алла осторожно прошла следом за ним.

— Я поднимался на третий этаж и читал твои письма.

— Глупый! — засмеялась она.

Он пожал плечами.

— Как бы сказал Николай Великанов, в каждом здравомыслящем человеке совершенно закономерно желание изредка поглупеть.

— Изредка?

— В данном случае, по числу твоих писем.

— Как жаль, что я не знала о твоем желании!

— Ты бы писала мне каждый день?

— Я бы не давала тебе опомниться от глупости. Ты не представляешь, как приятно знать, что тебя ждет глупый-преглупый!

— Не добилась редкими письмами — добьешься собственным присутствием, — сказал он и притянул ее к себе.

— Но-но, без глупостей! — она снова засмеялась, пытаясь вырваться из его объятий.

— Сними очки!

Он подхватил ее на руки, она зашептала, чтобы он сейчас же прекратил безобразие, а сама прижималась к нему, доверчивая и озябшая. Чувствуя ее, замершую на руках, он старался думать о другом, подавить в себе трудную необузданность. Но все было так просто и близко, и тело ее, и губы были такими отчаявшимися, что он задохнулся и сел на штабель досок. Саша умоляюще смотрел в ее глаза с вздрагивающими ресницами, он чувствовал, как под его заблудившимися руками просыпается родная, удивительная женщина. И оба бессловесно сказали друг другу, что у настоящей любви бывают падения, но не бывает вершин, зайдя на которые чувствуешь, что уже всего достиг.

— Родной! — шепнула Алла в отчаянье пересмягшими губами.

Но это не было отчаяньем борьбы и сомнений, она не сопротивлялась. Это было отчаянье решимости, какой-то непонятный страх за свое счастье, как будто им предстояла бесконечная разлука и как будто бесконечное счастье можно утвердить только сейчас, сию минуту.

Дверь в комнату была закрыта, они могли спокойно пройти под окнами, их никто не увидит.

— Ты умеешь свистеть? — спросил он.

— Нет, — ответила она улыбаясь, — а что?

— В детстве я презирал девчонок за то, что они не могут свистеть.

— Если б я знала тебя, когда ты был в детдоме, ты бы меня научил.

— Ладно, я это просто так.

— А почему ты не хотел, чтобы нас видели ребята?

Вместо ответа он, приглядевшись к ней, озабоченно спросил:

— У тебя есть губная помада?

— Есть.

— Мажься, и покрепче…

— Что, видно? — испугалась она. — Господи, вот медведь-то! Целоваться не умеет…

Алла вынула из сумочки зеркало. Бросив на Сашу укоризненный взгляд, стала подкрашивать губы.

Через калитку они вышли на улицу. Автобус только что отошел. Оба взглянули на большое трехэтажное здание, прикрытое каштанами, и оба увидели забитое досками окно наверху. Алла отвернулась, опустила голову. Он взял ее под руку и повел по тротуару.

— Пойдем пешком.

Недалеко от церкви, где улица становилась тихой и пустынной, у забора бабушка, опершись на палку, что-то бормотала и концами платка вытирала слезы.

Она озиралась по сторонам, желтая, сгорбленная, с трясущейся головой. Глушко дал бы ей на вид сто, если бы хоть раз в жизни видел столетних. Они остановились около нее, и она обрадованно засеменила к ним.

— Что, бабушка? — спросила Алла, и по тому, как старушка отвела платок с одного уха и повернула голову, они догадались — бабуся ничего не слышит.

— Что случилось? — попробовал выведать Глушко своим басом.

— Господи помилуй! — прошамкала старуха и перекрестилась.

Алла беспомощно пожала плечами. Саша прокашлялся и сделал еще одну попытку. Среди почти нечленораздельных звуков они различили несколько слов, и им стало ясно, что бабушка заблудилась.

Глушко попытался узнать у нее фамилию, но бабка только благодарно трясла головой и улыбалась по-старушечьи, не разжимая губ.

Они взяли ее под руки и повели к остановке. Автобус было тронулся, но шофер увидел, остановился. Они усадили растерявшуюся старуху на переднее сиденье, а сами отошли в сторону, чтобы не мешать на проходе. Но бабушка, увидев вокруг себя незнакомых людей, забеспокоилась, зашамкала, пока не разглядела — слава тебе господи, — того большого с той барышней. Обрадованно погрозила им крючковатым пальцем и передвинулась ближе — а то упустить можно из виду.

У здания милиции они снова подхватили ее под руки и вышли навстречу расступившейся толпе. Старушка немощно семенила, стучала палкой по тротуару.

Дежурный милиционер некоторое время не поднимал головы, ворошил бумаги, мял сигарету в переполненной пепельнице.

— Так, — сказал он, оценив наконец обстановку прищуренным взглядом.

Глушко объяснил, зачем они пришли.

— Гражданочка, как ваша фамилия? — привычно приступил к делу милиционер.

Гражданочка закивала головой и повернулась к Глушко. Тот, чувствуя себя переводчиком, во всю мощь голосовых связок повторил вопрос. Она что-то прикинула в уме и вдруг сморщилась, заплакала в голос, без слез.

— В тупру, — всхлипывала она, — церква… батюшка больно гоже спел… Ан вышла проулком-то… перебуровилось в голове…

— Была в церкви и заблудилась, когда вышла, — перевел Глушко в упрощенном варианте.

Милиционер написал вопрос на бумажке крупными печатными буквами, но бабушка, не глядя, обрадованно спрятала грамотку в карман.

— Ее надо в детскую комнату, — махнул рукой милиционер, — все равно что дитё малое, там они могут…

— Адрес? — не унимался Глушко. — Фамилия?

— И-их! — вздохнула старушка, убирая волосы под платок. — Кабы знать-то… Запамятовала — глазоньки лопни, святых не видать!..

— Черт! — не выдержал Глушко. — Фамилию забыла! Пускают же родственники такого человека в церковь!

— Вот в чем вопрос! — подхватил милиционер. — Ее могут не затребовать, а куда я дену гражданочку? У нас не предусмотрено.

— В Богдановский дом престарелых, — подсказал Глушко.

Милиционер с сомнением почесал голову:

— Волокита!

— Как же так? — вступилась Алла, — Может, ее кто ждет?

Она подошла к старушке и, сделав рупором ладони, в самое ухо крикнула:

— С кем живете? Сын, дочь?

— Дочь, дочь, — довольно ясно прошамкала старуха и с уважением посмотрела на девушку.

— Ну-ка, ну-ка! — приободрился милиционер. — Фамилия дочери?

— Фамилия как дочкина? — Крикнула Алла. — Зовут как дочку?

— Катя, Катя, — как же? — вроде даже обиделась. — Катерина Кропотова, дай бог ей здоровья…

— Ого! — удивился милиционер. — Это уже кое-что.

Он куда-то позвонил и через несколько минут ему ответили, что Екатерина Ивановна Кропотова проживает на Тургеневской улице, а вместе с ней живет ее мать Ефросинья Павловна Минаева.

Милиционер торжественно потряс бумажкой и передал ее Алле для осведомления гражданочки.

— Помнит фамилию дочери, а свою не помнит! — воскликнул Глушко. — Живет с дочерью…

Алла, уже приспособившись к трудному уху старушки, сообщила ей ее фамилию и адрес. Бабушка недоверчиво посмотрела на девушку.

— Ты никак цыганка? — спросила. — А белая больно… Блондинистая.

Поблагодарив молодых людей, милиционер пообещал им доставить гражданочку к самой что ни на есть