обижаюсь еще и потому, что все люди одинаковы. Если угодно, то все люди хищники. Но я не лев, не царь хищников, а ты не серна, не из травоядных. А что касается хандры, то у меня, как назло, в кармане одни медяки. Мелкие осколки гонорара, — добавил он и опять сплюнул.

— Ты не погибнешь, — вздохнула она, подставив ладонь первым дождевым каплям. — Проводи меня до автобуса.

Он возвращался злой на все человечество. Загудел на тормозах трамвай. Дождь разошелся вовсю. Васильев бросился бегом и едва, успел вскочить на подножку. Стоя у окна, он вглядывался в темень и пытался угадать то место, где они стояли на мосту.

У театра Васильев вышел, едва открылись двери вагона. Прыгая через лужи, забежал в сквер, в конце которого, прильнув, к глухой кирпичной стене банка, светился окнами буфет.

Внутри было шумно. На стойке красовались дорогие коньяки, но за столами, сервированными а-ля фуршет, пили магазинную перцовку. Буфетчица оказалась незнакомой, и он пожалел, что, испугавшись дождя, не зашел в магазин и не купил чего-нибудь попроще. Пришлось взять коньяку. Он поискал глазами место и протиснулся к столику, где трое оживленно обсуждали какую-то подходящую тему. Компанией заправлял коренастый измазанный человек. Он рассказывал про Бискай и часто хватал себя за грудь, показывая грязную тельняшку.

Васильев выпил, обвел глазами знакомое заведение. В нем просыпался реалист. Нестерпимо захотелось создать что-нибудь откровенное, свежее, отыграться за свою плакатную мазню, которую он выставил. И не верилось, что утром на трезвую голову он не найдет в себе этой зоркости и опять его будет тянуть к холодной форме, потому что там легче обрести кое-какое лицо: сейчас все необычное причисляют к новаторству — девочки визжат, мальчики изрекают умные слова и — вот она, известность. Немногие, черт побери, из нас, похожих один на другого, понимают в душе, что мы воздействуем на нервы человека путем щекотки. А если и понимаем, то помалкиваем и кривимся на людях от Сурикова, который не щекотал.

Маленький человек, сосед коренастого, дождался в разговоре своей очереди. Стол ему был по грудь. Он уцепился за стакан и выкладывал несвязно своим приятелям:

— Подал на пересудок… Ехать мне не от кого, а на суд вот как надо… Хочу сдать телку, она стала худать, даром что кормлю ее хорошо, утром клевер даю… И надоела мне маленькая свинка, не жрет… Что ей надо — сам не могу знать. Если меня не заберут, я ее опалю, собачку такую…

Третий в компании был самым высоким. Он молча потреблял водку по глотку и после каждого глотка затягивался сигаретой.

— Замолкни! — приказал он и повернулся к коренастому, который опять про Бискай начал.

— Гришка Макаров взял сорок семь кил круп на двадцать четыре рубля… — всхлипнул маленький, выспрашивая сострадание.

Васильев достал карандаш и раскрыл папку.

— Мужики, хотите я вас изображу? — предложил он.

Длинный, разливавший водку, уставился на него.

— Сходственно? — усомнился маленький, вытирая слезы.

— Сколько запросишь? — хрипло спросил который в тельняшке, деловой видно.

— Стакан дадите?

— Эт-ты, брат ты мой, — развеселился тот, — а у тебя горловина. Ну шары, только я чтобы в бушлате..

Все трое позировали напряженно, по-пьяному. Васильев рисовал гладко, избегая нечетких, приблизительных линий — в народе так легче идет. Это была чистейшая халтура. Но в сознании еще жила до поры мысль, что жанровая сценка где-нибудь пригодится, когда-нибудь всплывет. А не всплывет, так и черт с ней! Умудренному человеку дан один-единственный талант — не терзаясь зарабатывать деньги.

Он протянул рисунок. Трое склонились над ним, засмеялись, тыча пальцами. Наконец коренастый, прихрамывая, подвинулся к нему.

— А картинка-то не годится! — язвительно оценил он.

— Ни в какую! — поддержал маленький. — сходственности нет.

— Стакан водки! — ужаснулся длинный и допил из своей посуды.

— Что вы, братцы! — растерялся Васильев. — Я же художник, член Союза. В кинотеатре мои панно видели?

— Панно! — передразнил коренастый. — Тебе панно, а людям г….

Васильев вырвал рисунок. Татуированная рука коренастого повисла над столом. Жанровая сценка когда-нибудь пригодится. Можно считать, что поработал над эскизом. На эскизы времени не жалко. Жаль, не удалось выпить.

Он презрительно посмотрел на подонков и вышел. В голове уже созрело решение съездить в мастерские. Там должны обмывать выставку. Обиженному нужно смириться и попросить приюта.

Масленые глаза

и сальные разговоры —

жирновато для девиц

Одна дамочка несла хула-хуп. Потом такой же алюминиевый обруч пронес мужчина. А когда встретилась девочка, Карпухина осенило, и он спросил, где продают такое увеселение. Девочка показала пальцем на длинную очередь, подпиравшую стену магазина, и еще соседнего дома, и еще здания нотариальной конторы.

Он сообразил: товар штучный, все пойдет в темпе, как перед кассами метро. Занял очередь и действительно очень скоро, оглядываясь, мог оценить проворство продавщиц. Передвигаясь по тротуару, Виталий разглядывал девушек, которых здесь было не меньше, чем на ярмарке невест или на выступлении Евгения Евтушенко. Короткие юбочки в обтяжку, легкие платья — за ними в ветер девчата никак не уследят руками. Ножки, шейки, локоточки — глазу мужчины приятен цвет загара.

Он заметил, что три девушки, стоявшие от него неподалеку, посматривают в его сторону, перешептываются, громко смеются. С некоторых пор внимание девушек не трогало Карпухина. Даже как-то скучно становилось. Он и сейчас хотел подойти к этим троим и сказать, что масленые глаза и сальные разговоры — жирновато для девиц, но не подошел и не сказал — побоялся пожилых. Только посмотрел на них строго, давая понять, что они ошиблись — он не главный флиртолог области.

Впереди него стояла старушка. Она покрикивала, чтобы не пускали без очереди, нетерпеливо напирала на передних. Виталий размышлял о своем, а старуха скоро совсем из себя вышла от крика.

— Не пускайте ее! — визгливо требовала она. — Пусть станет в очередь — вон какая толстая!

Толстая упрашивала пропустить ее. Она обращалась то к одному, то к другому, но люди отворачивались или застенчиво отказывали. Женщина передвигалась вдоль очереди, и наконец Карпухин расслышал, как она сказала:

— У меня сын больной, понимаете? Ему врачи прописали…

— А что с сыном? — спросил Виталий и выпятил грудь, чтобы старуха, стоявшая впереди, разглядела медицинский значок.

У него болезнь Бехтерева, — ответила женщина, подходя к нему и угадав в нем медика. — Ему врачи прописали лечебную физкультуру, а я боюсь, не достанется обруч…

Виталий чуть не присвистнул — болезнь Бехтерева!

Глупо было бы говорить, что ее сыну, к сожалению, хула-хуп не поможет. Посмотрев на девушек, он молча отступил назад и пропустил женщину впереди себя. Старуха