– Вы... все так полагаете?

– Ну что вы... – Родион отвечает подчеркнуто вежливо. – Такие, как мы, слава богу, в меньшинстве. Большинство наших сверстников как раз таки предпочтут выслуживаться. Так что не беспокойтесь. Великого переселения не будет.

Я знаю, о чем он думает: в свое время он тоже был в меньшинстве. Среди тех, кто любил отчизну странною любовью, замешанной на чувстве стыда: за марксизм-ленинизм. За танки, ползущие по чужим улицам. За мокрые губы целующихся старцев. За джинсы, сшитые из отечественной холстины. За вечное верещание соек... В каком-то смысле этих детей можно назвать его наследниками.

Бывший интеллигент смотрит беззащитно. Нет. Эти дети, так похожие на сирот, другие. И говорят о другом.

– Вы хотите... стать капиталом, которому все равно где работать? Лишь бы получать прибыль...

Родион пожимает плечами:

– Можно сказать и так. Пока все не рухнуло, есть уникальная возможность: не жертвовать собой, как ваши эмигранты, а стартовать в привычных условиях. Чтобы потом, когда жареный петух клюнет, вписаться в западные реалии – перетечь... – он ищет правильное слово, – как деньги. Со счета на счет.

– А вы, – представитель отцов медлит, собираясь с мыслями, – не боитесь, что вас тоже разворуют?.. Как когда-то – нас...

Я смотрю выразительно: родителям пора знать меру – оставить детей одних. Пусть поговорят о своем, обсудят насущные проблемы. Тем более отец именинницы изрядно выпил.

Он выбирается из-за стола.

Гости тоже встают, прощаются вежливо:

– Спасибо.

– Всего вам доброго.

– Приятно было познакомиться.

Он идет к двери, машинально ощупывая карманы. В одном из них лежит его верная книжица. Сегодня так и не сумел воспользоваться.

– Руккола... При чем здесь руккола? – его язык заплетается. – Ты тоже... думаешь, что я... проиграл?

Я молчу. Дожидаюсь, пока он наденет ботинки.

– А где... табуретка? Завязать шнурки... – Он садится на корточки. – Заморочили голову. Интеллигенция... Декабристы.

– Ну, взял бы и сам заморочил. В конце концов, декабристы – твоя специальность. Или, как ты выражаешься, поприще.

Он выпрямляется. Стоит, держась за косяк.

– Разговаривать с дилетантами?

– С дилетантами. Которые тебя сделали, – последнюю фразу я произношу с удовольствием.

На это ему нечего возразить.

Хозяйка имеет право заняться кухонными делами. Я счищаю кости, сбрасываю в помойное ведро. Раковина завалена грязной посудой.

– Проветрилось. Закрой.

Из окна несет холодом.

Моя подруга опять за спиной. Берет из моих рук, вытирает чистые тарелки:

– В сущности, эти дети правы. Если у нас с тобой будут общие внуки... Пусть знают с младых ногтей, готовятся заранее.

– К чему? – мне неприятно это слышать.

– К тому. Большинство населения составляют рабочие особи: строят, доставляют пищу, кормят молодь. Вот, – она стоит на сквозняке, – как я.

– Ты?!

– Не сейчас, раньше, когда мы с тобой были вместе...

– А я? Я – что? Не доставляла? Сидела сложа руки?

– Ты, – Яна тянется к рюмке, – доставляла, но считала себя муравьиной царицей. А я – рабочая самка. Так, подай-принеси...

– Закрой! Холодно!

– Бывают случаи, – она не слушает, – когда несколько самок основывают новый муравейник. Сообща ухаживают за личинками, но потом между ними начинается ожесточенная борьба. В результате в живых остается одна... Угадай, – она грозит пьяным пальцем, – которая из нас осталась в живых?..

Раньше она так не пьянела. Во всяком случае, не так быстро.

– Хватит, – я прошу, – убирай бутылку.

– Да осталось-то... – Яна разжимает пальцы. Рюмка катится по полу. – Ой, – она смотрит внимательно, – чуть не упала! Ничего... А мы возьмем и подбере-ем... Уже-е подобрали... Что плохо лежало... Один муравей – находчив, – она лезет под стол, шарит неловкими пальцами, – но нетерпелив. Другой может повторять однообразные действия... Надо же, – вылезает с рюмкой, – не разбилась... Одни становятся разведчиками. Или охотниками. Другие, муравьиные колхозники, разводят тлей...

Миллион, миллион, миллион алых ро-оз...

Из окна, из окна, из окна видишь ты-ы...

Кто влюблен, кто влюблен и всерье-ез...

Свою жизнь для тебя преврати-ит в цветы-ы...

Из комнаты доносится советская песня. К своему хеппенингу Александра подготовилась серьезно. Подобрала достойный репертуар.

Я поправляю тяжелые розы. Когда гости уйдут, их надо положить в ванну...

Я помню тот разговор. Как будто его сняли скрытой камерой, чтобы потом меня шантажировать.

«Ну при чем здесь это: царицы, разведчики, колхозники... Все изменится. Надо немного подождать». – «Старости? – В Янином голосе проступила пьяная серьезность. – Ну, дождемся, и что?.. Кстати, занятия муравья не связаны с возрастом. Значительная часть особей может исполнять одни и те же обязанности. Всю жизнь. Например, няньки или училки. Кастовый принцип. Как у индусов... Вот, например, взять меня. Работаю в школе. Зарплата – одна тысяча. Рублей. И ни в чем себе не отказывай. Причем, заметь, это – полторы ставки. У тебя – сто. Тысяч рублей. Ровно в сто раз, – она упирается локтями. – Вот я и думаю: а может, все послать?» – «Если хочешь...» – я боялась ее обидеть.

«Нет, – она сказала, – нельзя. Одичаю и взвою. И так-то... – Ее локти соскользнули с клеенки. – Все, сеанс окончен. Надо пожрать, а то совсем расклеюсь... И тебе будет меня... не хватать», – ее глаза тлеют.

В свое время от этого глагола образовалось существительное тлен.

В федеральных вариантах ЕГЭ такой вариант предусмотрен. Из предложений 1–6 выпишите слово, образованное суффиксальным способом. Часть 2; вопрос В1.

– Уже не хватает. – Один из двоих должен быть умнее. На этот раз пусть это буду я.

– И мне, – Яна отвечает трезвым голосом. – Знаешь, иногда мне кажется... Ты – единственное, чего мне не хватает.

– Не чего, а кого. Ты путаешь. Одушевленные с неодушевленными.

– Да какая разница! – Она машет воображаемой рукой.

– Одушевленные существительные обозначают лиц и животных, неодушевленные – предметы, растения и явления неживой природы.

– Ты в этом уверена? – она роется в сумочке, выкладывает на стол.

– Это моя профессия. Кусок хлеба.

Пудра, помада, блеск для губ.

– Неживой? А... например... литературные персонажи?