— Фильм Мэла Гибсона о последних днях Христа.

— Плохой?

— Сплошной натурализм.

— Понятно, — усмехнулась Женя, — то-то, я смотрю, такой хвост…

Митя рассеянно оглядел очередь и задумчиво произнес:

— На мой взгляд, люди, которые ходят на такие фильмы, делятся на три категории: на тех, кому все равно, что смотреть, — они всеядные. На тех, кто ловит свой маленький кайф от созерцания сцен насилия, — вкусы, как известно, бывают разные. И наконец, на тех, кто хочет пощекотать свои религиозные рецепторы. Последние, честно говоря, мне противнее всего. Представь себе человека, равнодушного к детям, который смотрит на истязания детей, чтобы пробудить в себе любовь к ним. Такой человек посмотрит кино, нарыдается всласть, принимая свои рыдания за внезапно возникшее религиозное чувство, а через час успокоится и пойдет пить пиво. Ну может, какой-нибудь особо впечатлительный гражданин успокоится не через час, а на следующий день или через неделю — это дела не меняет…

— Хочешь сказать, что если у человека в душе нет веры…

— Я хочу сказать, что такого рода фильмы не имеют ни малейшего отношения к искусству. Здесь все построено на дешевых приемах, бьющих по нервам публики… Согласись, что, если бездарный режиссер снимет сцены истязания животных, детей или стариков, они, конечно, вызовут бурную реакцию, но по-настоящему не оставят следа в душе — такие вещи бьют ниже пояса.

— Ну да, ты прав… это своего рода запрещенный прием. Такие фильмы, похоже, создаются для непроходимо черствых, тупых и озлобленных людей, неспособных понять другой язык. Когда я смотрела «Танцующую в темноте», мне хотелось избить режиссера, который заставляет меня непонятно за что пройти через этот кошмар, чего я совсем не заслужила. А вот в фильме «Иисус Христос — суперзвезда», который, кстати, вовсе не претендует на религиозную правильность, есть одно место, — помнишь? — где Христос с учениками идет по пустыне, а у них за спиной из-за горизонта поднимаются в воздух истребители… В этом нет ни историзма ни достоверности, но это так точно передает ощущение надвигающейся неотвратимой силы, готовой сокрушить эту горстку людей, и такое ощущение их беззащитности и величия его подвига, что даже у человека, далекого от религии, по коже бегут мурашки…

Татуся изощрялась, придумывая меню для вечеринки, и наводила марафет в своей маленькой уютной квартирке в Малом Козихинском, а Гулин все не звонил. «Ничего, я сама ему позвоню», — наконец решила Женя и, бросив утюг, которым гладила Машины вещи, подошла к телефону.

Гулин оказался на месте, но говорить не смог.

— Я вам перезвоню. Минут через двадцать, — отрывисто бросил он в трубку, и Женя успела различить возбужденные мужские голоса. Совершенно некстати вспомнив детский стишок и рассеянно пробормотав про себя: «Ищут пожарные, ищет милиция…» — Женя села на стул и задумалась.

Гулин позвонил через полчаса и на вопрос о том, когда же он наконец освободится, нервно рассмеялся.

— Не знаю… Пока никак.

— Что ж вы, и в воскресенье будете работать?

— В воскресенье я встречаюсь с сыном.

— У вас есть сын? — спросила Женя, едва сумев скрыть разочарование, и подумала: «Вот тебе раз!»

— Сын есть. Но я его очень редко вижу. Такая история…

— Почему? — спросила Женя, наступив себе на горло, потому что не любила лезть в чужую жизнь.

— Он живет с моей бывшей женой, а она…

«Наши шансы повышаются», — подумала Женя и спросила:

— Сколько ему лет?

— Десять.

— О, уже большой… Знаете что, Андрей, давайте сделаем так: вы возьмете его с собой…

— К вам?!

— Нет, не ко мне. Как зовут вашего мальчика?

— Димка.

— Так вот. Вы возьмете вашего Димку и приедете в Малый Козихинский к моей подруге — адрес не забыли?

При упоминании о Рыжей, о которой он зарекся думать, Гулин нахмурился и нехотя проговорил:

— Нет… но Димка не согласится.

— Еще как согласится! Он корабли любит?

Гулин вспомнил, как прошлым летом вырезал Димке кораблики из сосновой коры и как Димка плакал, когда Валентина, обозвав их мусором, сожгла в печке…

— С ума сходит.

— Тогда скажите ему, что у тети Тани есть классные модели: и парусники, и современные — линкоры, эсминцы, и даже одна субмарина.

— Ишь ты! Откуда они у нее?

— У нее дед был большой мастер… Ну как?

— Корабли — это, конечно, сильно, — вздохнул Гулин и подумал, что на самом деле совершенно неизвестно, согласится ли Димка променять целый день с ним вдвоем на кораблики у Рыжей. — Во сколько это?

— Если Димка сперва захочет погулять с вами вдвоем, приходите вечером. Если нет, приходите пораньше… Часа в четыре, например. Или даже в три. Договорились?..

Татуся никак не хотела поверить своему счастью.

— Ты уверена? Он не передумает? — трещала она. — А если мальчик не захочет?

— Он его уговорит.

— Почему ты думаешь, что уговорит?

— Потому что он сам к тебе неровно дышит.

— Что ты несешь, Женька? С чего ты взяла?

— Что ж, по-твоему, у меня ушей нет?.. Все, Татка, хватит болтать — у меня еще куча глажки. Вечером созвонимся.

Женя снова взялась за утюг, рассеянно сделала пару движений, потом остановилась, задумавшись, и чуть не сожгла Машино платье. Из оцепенения ее вывел голос Валентины Георгиевны.

— Ты все никак не закончишь? Давай я доглажу…

— Да нет, уже почти все… Слушай, мам, я подкину вам Машку в воскресенье, не возражаешь?

— Ну конечно! — с готовностью отозвалась Валентина Георгиевна. — Вы куда-то собрались с Митей?..

— Нет. Хочу пригласить Гулина…

— Куда, в ресторан? Почему ты не хочешь позвать его к нам?

— Нет, не в ресторан. К Татусе. Понимаешь, хочу попытаться устроить их личное счастье.

— Татуси и Гулина?

— Тебе это кажется невозможным?

— Ну почему? Если они симпатизируют друг другу…

— Значит, договорились?

Женя поцеловала мать и нерешительно добавила:

— Знаешь, я еще хотела тебя кое о чем спросить…

— Ну?

— Вернее, поговорить…

— О чем, Женя?

— О Викторе, — коротко бросила та и украдкой покосилась на мать, которая сразу же приготовилась плакать.

— Господи, Женечка, слава Богу… — всхлипнула она. — Я уж думала, ты никогда, никогда не заговоришь о Вите… Столько лет!.. Я думала…