В этих моих праздных размышлениях пришел полдень, и я снова закутался в пальто и отправился в свою гостиницу. Но, выйдя на улицу, я услышал громкие крики и увидел испуганных людей. Я спросил какого-то мальчика: «Что случилось?» — но он только посмотрел на меня со страхом и ничего не ответил. Я спросил у другого человека: «Что здесь стряслось?» — и он пробормотал: «Это Ханох».

Я увидел Игнаца и спросил: «Из-за чего все так волнуются?»

«Снег, господин, снег», — невразумительно ответил Игнац. Я удивился: «Ты что, сдурел, где тут снег?» Он протянул руку и сказал: «Там, там, там». Я рассердился: «Чего ты бормочешь „там-там-там“? Открой рот и скажи внятно, что там».

«Ханоха нашли. Там, где снег» — ответил он наконец.

«Нашли Ханоха? Мертвого?»

«А что, не мертвого?»

«Да как нашли, объясни?».

«Да как?»

Пока он так вот гнусавил, подошел кто-то из местных и все мне рассказал. Какой-то еврей ехал утром из деревни в город и увидел Ханоха. Тот стоял возле своей телеги, обнимая за шею свою лошадь. Видно, во время того великого снегопада он замерз и его засыпал снег, и его самого, и его лошадь, и телегу, а сейчас, когда снег сошел, все эти трое и открылись глазу. Скорее всего, сначала стала замерзать лошадь, и Ханох обнял ее, чтобы согреть, но потом и сам замерз.

Умер Ханох. Весь город шел за его гробом. Не было такого человека в городе, который не пришел бы отдать ему дань уважения. Мы шли за гробом с опущенными головами. В последнее время Ханоха стали уже забывать, а тут снова пошли рассказы, как он отправился в лютый мороз зарабатывать на жизнь, и как его нашли, и как он стоял в обнимку с лошадью, совсем как живой, так что человек, нашедший его, сначала хотел даже попенять ему за то, что тот не сообщил жене, что жив, но, когда присмотрелся, увидел, что он мертв.

А я шел и вспоминал, как рассказывал Ханоху о том, что праведники, которые умирают за пределами Страны Израиля, попадают в Страну немедленно и не должны ждать, пока все покойники из галута доберутся туда. И как Ханох слушал и завидовал им. А теперь вот Ханох не удостоился умереть во славу Божью, а умер из-за того, что добывал себе кусок хлеба, и ему придется вместе со всеми другими умершими в галуте ждать за пределами Страны Израиля, пока не придет Спаситель наш Мессия. Но тут мне подумалось, что те добрые ангелы, которые были сотворены его честным трудом, все же облегчат его душе превращения и в том, и в этом мире. И когда Царь-Мессия придет — да будет это вскоре, в наши дни, — и весь Израиль выйдет ему навстречу, и станут освобождать места в передних рядах для великих и знатных, чтобы они первыми встретили Царя, скажет им Царь: «Нет, пойдем прежде к нашим братьям, которых, из-за их малости и отверженности, люди раньше не замечали». И как только Царь-Мессия увидит Ханоха и его сотоварищей, он скажет им: «Вы нуждались во мне больше всех, потому я и пришел к вам первым».

Праздник Песах уже ждал за порогом, и пришли мои пасхальные заботы. По правде говоря, в гостинице у меня ни в чем не было недостатка: стол всегда накрыт и заставлен едой, и, уж конечно, на Песах тоже ни в чем не будет недостатка, ведь хозяйка сказала мне: «Хотя ты не ешь мяса, но не беспокойся, голодным не останешься, я тебе приготовлю такие вкусные молочные блюда, каких ты в жизни своей не ел». Но душа человека жаждет на Песах быть в окружении родных и друзей, тем более если это для него первый Песах, когда он вдали от своих домашних.

Увы, в городе, где я родился, у меня не было ни родных, ни друзей. Кто не умер обычной смертью, как умирают все люди, тот погиб на войне, а кто не погиб на войне, тот умер из-за тягот войны, а кто выжил после войны, тот уехал в другую страну. Я снова был один, как и в первый день возвращения в Шибуш. Но в первый день по приезде я нашел себе гостиницу, а сейчас эта гостиница стала мне как чужая, потому что из-за желания быть в эту ночь в другом месте, я забыл, что у меня есть постоянное место в этом городе. Я уже было подумал, не пригласит ли меня городской раввин к своему столу, как вдруг мне пришла в голову мысль провести Песах с рабби Хаимом.

Весь тот день у меня не выходил из головы стих из Псалмов: «Как хорошо и как приятно жить братьям вместе!»[212] Я готов был нанять женщину, чтобы она очистила дровяной сарай и помыла пол, а я внесу туда два стула, и расстелю на столе белую скатерть, и зажгу много свечей, и принесу подушки, чтобы положить вокруг, и выйду на рынок, и куплю мацу и вино, и принесу вкусную еду из гостиницы, и мы с рабби Хаимом сядем вместе. Как хорошо и приятно сидеть братьям вместе!

Я изложил свой план рабби Хаиму. Рабби Хаим сказал: «Я уже обещал вдове и сиротам Ханоха сидеть с ними». Я предложил: «Я буду сидеть с вами». Он посмотрел на мою одежду и сказал огорченно: «Господин не может сидеть с ними».

Я спросил: «Почему?»

«Из-за бедности».

«Разве я презираю бедных?»

«Совсем нет, но не всякий человек способен их вынести, потому что их бедность безобразна».

Я вспомнил несколько историй о людях, которые попали в отдаленные места, и настал Песах, и с ними произошло чудо — им встретился знатный и богобоязненный вельможа, который втайне от властей пригласил их праздновать с ним в его дворце. В наше время такие чудесные и удивительные дела уже не происходят. Но если правда, что у главного священника в нашем городе отец — из евреев, то он, возможно, привержен к их христианской вере только вовне, а у себя дома ведет себя как благочестивый еврей. Пойду-ка я к нему — может быть, он пригласит меня к себе на праздник.

Пока я забавлялся этой странной мыслью, привычка уже привела меня в гостиницу, и я оказался за праздничным столом.

Праздничное настроение царило в гостинице с самого начала пасхального седера[213] и до самого его конца. Тот, кто до этой пасхальной ночи никогда не видел господина Зоммера, мог бы по ошибке решить, что он весельчак. Его глаза были широко открыты, и я Не преувеличу, если скажу, что у него даже брови блестели. И эти его всегда полуприкрытые глаза были теперь не только широко открыты, но и смотрели на нас с явной симпатией. Рахель задала положенные четыре вопроса[214], Долек и Лолек доказали свою доблесть в обращении с винным стаканом, и нечего и говорить, что Йерухам превзошел всех в выпивке. Во время чтения отрывков из Агады[215] господин Зоммер предложил Йерухаму тоже прочесть, воскликнув при этом: «Посмотрим, посмотрим, как читает этот турецкий подданный!» — и Йерухам прочел Агаду сначала с сефардским произношением, потом с йеменским, а под конец — со странным русским, как читают принявшие еврейство новообращенные. А когда пришло время есть афикоман, оказалось, что Бабчи его украла. Отец обещал ей, как это принято, подарок взамен украденного афикомана, и тогда она его вернула, а он отказался дать ей кусок от украденного, пока она не откажется от обещанного, и Долек шепнул ей: «Откажись и не ешь. Если ты съешь, тебе будет запрещено есть и пить всю ночь, и ты не сможешь поесть с хлебом у нас в клубе».