жизнь в Америке, в реальном мире. А значит, будет лучше, если она выкинет Рамина из головы. И Мина честно старалась не думать о нем, но забыть место она не могла. И единственным способом избавиться от навязчивых воспоминаний было попытаться нарисовать Народный парк, нанести на холст абсолютную красоту опавшей листвы, падающего снега и черных стволов с шелушащейся корой. Вот уже несколько недель она пыталась изобразить на холсте старую чинару, но результаты ее почему-то не удовлетворяли. Будущей картине не хватало главного, и она никак не могла понять – чего именно.

Мина работала уже больше часа, когда позади нее зашуршала трава и чей-то голос сказал:

– Это потрясающе! Именно таким он мне снился, этот парк!..

Рука Мины застыла в воздухе. В мягком баритоне, раздавшемся за ее спиной, звучали те же интонации, которые согревали ее, пока она стояла, прижавшись спиной к шершавой коре. Чувствуя, как быстро-быстро забилось ее сердце, Мина обернулась, но говорившего скрывал ствол дуба, а заглянуть за него она не решилась – только крепче сжала в кулаке кисть, боясь, что может уронить ее в траву.

– Надеюсь, ты не против, что я пришел сюда?..

– Я… нет… То есть я не ожидала… Как у тебя дела? – спросила она.

– Ах, Мина, напрасно я мешкал так долго. Просто я вдруг почувствовал, что мне очень нужно тебя увидеть. Чтобы сказать…

– Сказать что?

– Я хотел тебе сказать… Мне так жаль, Мина! Я знаю – я все испортил, когда говорил с тобой по телефону.

– Не надо извиняться, – сказала Мина. – Я и сама…

– Мина, прошу тебя… – перебил Рамин. Наконец-то он вышагнул из-за дерева и оказался прямо перед ней. Всего полчаса назад Мина сожалела об их пустых, натужных телефонных разговорах, но теперь она буквально приросла к земле. Одного взгляда на то, как он стоит, чуть расставив ноги, словно подросток, и сложив руки на груди, оказалось достаточно, чтобы она растаяла. Ей не хотелось сдаваться слишком быстро, но, заглянув в его глаза, Мина увидела, что они полны печали.

– Что случилось, Рамин?

– Моя бабушка… Она умерла несколько недель назад.

Он очень старался держать себя в руках, но его лицо перекосилось от боли. Мина хорошо знала, как выглядит горе, и способна была разглядеть его в другом, но сейчас ничего выискивать было не нужно: чувства Рамина буквально лезли в глаза, и она тоже ощутила горечь и сосущее чувство пустоты под ложечкой, которые сопутствуют потере близкого человека. Все это Мина испытала в течение доли секунды – как забытый вкус, который вдруг возвращается к тебе в самый неподходящий момент.

– Мне очень жаль, – только и сказала она.

Потом Мина подняла голову и посмотрела на покрытые молодыми листьями ветви дуба, которые простирались над нею словно кружевной полог. Она хорошо помнила то дерево, под которым они стояли зимой, в декабре, в другом мире, помнила огнецветные листья и холодный ветер на щеках, помнила Стражей, которые словно стая стервятников караулили их на соседней аллее.

– Хорошо, что ты успел с ней повидаться, – добавила она. – Несмотря ни на что.

– Давай… давай присядем, Мина.

Он обогнул ствол дуба и опустился на траву. Мина тоже села. От него пахло мятой, а от нее, наверное, красками и скипидаром. Стараясь выглядеть более достойно, она подтянула свой конский хвост. Рамин прислонился спиной к стволу и прижал колени к груди.

– Ты рисуешь… – Он улыбнулся.

– Я же тебе говорила…

– Я знаю, но… Знать – одно, а видеть почти готовую картину – совсем другое. У тебя настоящий талант, Мина-джан. А если говорить совсем откровенно, я очень рад, что ты решила нарисовать наше дерево.

Мина почувствовала, что краснеет.

– Да, то дерево… – Она тоже хотела сказать «наше», но не смогла и села попрямее. – Как ты узнал, где меня искать?

– Я позвонил твоим родителям. Трубку взял твой отец, и мы очень мило поболтали о моем брате…

Мина поморщилась.

– О нет!..

– Ничего страшного. Я рассказал ему, как он поживает. Потом твой отец передал трубку матери, и она сообщила мне, куда ты ходишь каждое утро. Правда, я не сразу тебя нашел – здесь слишком много деревьев.

Мина улыбнулась.

– Маме нравится знать, где я и чем занимаюсь. Даже если это касается искусства.

– Мне показалось – она тобой гордится.

– Вот как?

– Угу.

Мина повернула голову и посмотрела на расстилающийся позади парк. Пожилая пара выгуливала собаку. Весенний воздух был насыщен ароматами молодой травы и цветущего жасмина. В ветвях пела какая-то птица. Весна – пора обновления и новых надежд – чувствовалась в каждом звуке и каждом запахе, и ей неожиданно захотелось обнять Рамина. Обнять и прошептать ему на ухо, что она действительно сожалеет о смерти его бабушки и что со временем боль станет не такой острой. А еще ей очень хотелось, чтобы он снова взял ее за руку.

– Я очень рад тебя видеть, – сказал он негромко.

Грубая кора впивалась ей в спину, рукав его рубашки почти касался ее руки.

– Я тоже очень рада, – ответила она и, подтянув колени поближе к груди, искоса взглянула на него. – Мне не нравилось разговаривать с тобой по телефону, – неожиданно выпалила она.

Рамин рассмеялся.

– Мне тоже не нравилось!

– Когда кому-то звонишь, никогда не знаешь, вовремя ты или не вовремя. Быть может, тот, другой человек как раз чем-то занят…

– И хочет ли он с тобой разговаривать! – подхватил он.

– Быть может, ты ему помешал…

– А мы с тобой – ужасно занятые люди, не так ли?! – Рамин улыбнулся, и Мина рассмеялась. Вслед за ней засмеялся и он.

– Послушай, Мина, я вот что хотел тебе сказать… Да, я знаю, что мы с тобой встречались всего-то три раза, и не здесь, а на другой стороне земного шара, но… Я не в силах об этом забыть. Я все думаю и думаю о том, как мы познакомились и… Возможно, это немного странно, но каждый раз, когда мы встречались с тобой в Тегеране, я чувствовал себя очень… уютно.

– Уютно? Как на старом диване?

– Да. Нет. То есть не совсем… Я имею в виду, уютно в… в хорошем смысле. – Он смущенно прикусил губу. – Знаешь, Мина, – проговорил Рамин очень тихо, – меня считают удачливым, потому что я, мол, могу вписаться в любую обстановку, в любые обстоятельства. Я действительно жил в самых разных местах – в Тегеране, в Калифорнии, в Коннектикуте, и везде мне удавалось как-то приспособиться, но если быть до конца откровенным, то в Америке я до сих пор чувствую