С этой точки зрения первый стартовый номер в сильнейшей разминке, выпавший подопечным Тамары Москвиной при жеребьевке, был, пожалуй, лучшим вариантом: он давал возможность выйти на лед сразу после разминки, вообще не думая о чужих оценках. И очень хотелось верить, что курс, которым вела спортсменов Москвина, окажется выверен и выдержан до конца. Вплоть до приезда в Ванкувер этот курс работал почти безошибочно: программы становились все более накатанными, результат неуклонно рос. Другое дело, что со стороны не всегда можно было заметить, что пара словно идет по лезвию ножа.

Фигуристы раз за разом старались усложнять свою произвольную программу, долгое время с переменным успехом пытались исполнять в соревнованиях уникальный для парного катания элемент – четверной выброс, но в конце концов были вынуждены от него отказаться. Одна из причин заключалась в том, что Юко мучила тяжелейшая травма плеча – привычный вывих. На январском чемпионате Европы плечо выскочило из сустава прямо в середине программы. Фигуристка сориентировалась мгновенно: якобы поправляя платье, сама вправила вывих (благо именно в этот момент в музыке возникла пауза и, соответственно, образовалось несколько секунд перерыва между элементами) и, превозмогая нечеловеческую боль, продолжила кататься как ни в чем не бывало.

Чемпионка мира в танцах на льду болгарка Албена Денкова, наблюдавшая за выступлением пар с трибуны, сказала мне тогда:

– Думала, на такое способны только русские. Никто больше не умеет так терпеть и так преодолевать себя.

Олимпийская неудача, равно как и успех, это всегда следствие длинной цепочки самых разных событий. Любая допущенная ошибка непременно оборачивается последствиями. Иногда – роковыми. Такой роковой ошибкой стало решение, принятое Москвиной в последние секунды перед финальным выходом пары на лед. Фигуристы намеревались идти ва-банк, делать в программе четверной выброс, но уже после разминки Москвина дала отбой. Приказала не рисковать – оставить выброс тройным.

Подобные метания никогда раньше не были свойственны тренеру. Зачем тогда было вообще заявлять четверной – притом что фигуристы отказывались от этого элемента на протяжении всех предыдущих стартов? Чтобы напугать соперников? Неубедительный аргумент. Или пара все-таки отрабатывала выброс на тренировках и чувствовала себя достаточно уверенно, чтобы не сомневаться в успехе? Скорее, Москвина стала заложницей всеобщего психоза: на двенадцати предыдущих Олимпиадах российские спортсмены не просто поднимались на подиум в парном катании, но завоевывали золотые медали. Это было настолько привычно для всего мира, что в 1993-м на мировом первенстве в Праге, где победили канадцы Изабель Брассер и Ллойд Айслер, знаменитый немецкий тренер Ютта Мюллер после соревнований сказала: «Мне почему-то всегда казалось, что в день, когда Россия проиграет парное катание, должно обязательно что-то произойти: землетрясение, наводнение…»

Наверное, кому-то действительно не приходило в голову, что Россия когда-либо может потерпеть олимпийское поражение в этом исторически победном для нее виде программы. Хотя предпосылки к поражению были на протяжении всех последних лет перед Ванкувером. Теперь уже мало кто помнит, что, к примеру, в 2002-м в Солт-Лейк-Сити лишь самые закоренелые оптимисты верили в успех Елены Бережной и Антона Сихарулидзе. Понимали, что выиграть эти спортсмены могут разве что чудом. Они тогда победили канадцев Джеми Сале и Давида Пеллетье одним судейским голосом. А потом итоги турнира были пересмотрены, и Международный союз конькобежцев под давлением МОК согласился вручить российской и канадской парам по золоту. И сразу после первоначального объявления результатов на смену нежданной радости пришла необъяснимая уверенность: мы снова – первые, и так будет всегда.

Проблема в Ванкувере заключалась вовсе не в том, что у России не было шансов. Они были. Просто никогда еще, если не считать самого первого нашего олимпийского успеха в Инсбруке в 1964-м, страна не привозила на Игры спортсменов, за плечами которых не было бы многократных побед на мировых первенствах или опыта предыдущих Олимпиад.

* * *

Перед тем как началось выступление, тренер долго и непривычно напористо что-то втолковывала Кавагути у борта, и уже по этой картинке было понятно, что спортсменку клинит от волнения. Перекроить настрой на программу в оставшиеся до выступления секунды Юко и Александр просто не сумели. Заход, высота выброса и траектория полета получились мощнейшими, вполне позволявшими выкрутить четыре оборота. Но после третьего Кавагути раскрылась в воздухе, не успев погасить инерцию вращения. Ее «повело» на приземлении, и уже на первой минуте катания она окончательно растерялась. А следом растерялся и партнер.

Для новичков это было бы совершенно нормально. Для людей, от которых ждут медали, прокат стал катастрофой. Юко упала на втором выбросе, неудачно подставив руку, и плечо снова вылетело из сустава. Фигуристы стойко довели программу до конца, но это уже было вымученное катание. Без каких бы то ни было шансов на успех.

Спустя несколько дней после этого горького финала я получила письмо одной из болельщиц, в котором та писала: «В монархической Японии, где вопрос о гражданстве решается только императором, где государственной службы никогда не удостоится гражданин иного государства, где запрет на двойное гражданство и подданство родился в IX веке и действует до сих пор, где ты единственная дочь, и твои родители, чтобы увидеть тебя, должны будут писать прошение в МИД о выдаче гостевой визы, – девочка просит о принятии в гражданство России – страны, из которой продолжают уезжать лыжники, биатлонисты, пловцы, теннисисты. У японцев есть такое понятие „сохранить лицо”. И как она его сохраняет! Губы дрожат, пальцы белые, колени аж подгибаются, но все молча, ни одной слезинки, ни одного вздоха сожаления „на публику”. Она переживала каждое выступление, как шаг с крыши, как в последний раз. Она была честна с нами»…

Новый олимпийский день принес новые слезы. Горькие. Отчаянные. Самые страшные из тех, что бывают – мужские.

Александр Легков, проигравший на финише лыжного дуатлона, смахивал эти слезы перчаткой и перед телекамерой просил прощения у тех, кто за него болел. В такие минуты проигравший почти никогда не думает о том, чтобы подбирать правильные слова и уж тем более объяснения случившемуся. Он просто говорит о том, что испытывает. Сейчас, сию секунду. Даже если потом может об этом пожалеть.

Глядя на плачущего российского лыжника, я никак не могла прогнать из головы фразу, сказанную в очень похожей ситуации – сразу после поражения – биатлонисткой Светланой Слепцовой: «Мы никому ничего не должны».

Эта фраза вовсе не была предназначена для журналистов. Спортсменка бросила ее, не сдержавшись, уже уходя из микст-зоны. Слова прозвучали горько, искренне и даже зло, словно Светлана защищалась от всего мира, чувствуя в нем готовность рвать проигравших на куски в отместку за крушение собственных надежд.

Отчасти спортсменка была права. Когда болельщики ждут от кого-то реализации своих ожиданий, это их проблема, а вовсе не тех, кто бежит, прыгает или стреляет. Хотя бы потому, что как бы ни было больно зрителям в момент поражения их кумира, эта боль, как и разочарование, не идет ни в какое сравнение с тем, что творится в душе проигравшего. И вряд ли можно в этой ситуации упрекать спортсмена за то, что он «не смог».