Гришаня кивнул. Посмотрел на Олега Иваныча пристально:

— Уж сколь тебя знаю, Олег, свет Иваныч, а все к твоим речам не привыкну! Говоришь ты вроде бы и по-русски… а все же как немец или фрязин… иль какой-нибудь еллин древний, вроде Аристотеля да Платона.

Олег Иваныч усмехнулся:

— А тебе что, Гриша, смысл моих речей непонятен?

— Да смысл-то понятен… только уж больно мудрено!

С утра мело. Ветер крутил по дорогам поземку, наметал у ворот сугробы, бросал в лица прохожим колючую снежную пыль. Подъехав к Ярославову дворищу, где в выстроенных недавно палатах помещалась посадничья канцелярия, новый новгородский князь Михаил Олелькович спешился, закрывая от снега лицо.

— Можно вас на некоторое время, сир? — непонятно — то ли по-литовски, то ли по-польски — обратился к князю давно его поджидавший Гришаня.

Дружинники в латах вскинули бердыши.

Узнав Гришаню, Михаил Олелькович махнул рукой — свои.

Кивнул отроку — иди, мол, следом. Войдя в палату, кивнул склонившимся судейским, обернулся:

— Что хотел?

— Известно ли князю об аресте мессира Гвизольфи?

— Что-о? О каком аресте?! Когда?!

— Если князь соизволит проехать со мной…

— Князь соизволит! Дружина — за мною, остальным ждать.

Только снег под копытами заклубился.

К обеду синьор Гвизольфи был с извинениями выпущен. А заодно с ним — и некто по имени вощаник Петр, вообще никакого отношения к Михаилу Олельковичу не имевший. Выпущен был тоже по просьбе князя, узнавшего о самом существовании вощаника минут за пять до приезда на владычный двор из уст софийского служки Гришани. Владыко Феофил на законный вопрос Варсонофия рукой махнул раздраженно — только ссоры с новопоставленным князем ему сейчас и не хватало! Еретики-стригольники? Да пес с ними, не до них покуда. Тут дела похуже намечаются — говорят, на Ярославовом дворище мужики-вечники снова в сонмища скопляются. Да и митрополит московский Филипп никак ответ на владычное прошение не отпишет. Ехать ему, Феофилу, в Москву или нет? Никто не знает, а митрополит не пишет. Не до того, наверное. Или — не хочет. С ганзейцами бы к лету торг наладить, придется на все их условия пойти — пущай по старине воск колупают. Да что там говорить, с Новгородской-то стороны тоже всякие люди встречаются, так и норовят худой воск ганзейцам всучить, да еще и владычные клейма ставят, не стесняются. Откуда клейма-то у них? Вот о чем у владыки голова болит — раскалывается. А стригольники — да черт с ними, прости Господи, будет время — разберемся.

Михаил Олелькович остался обедать у владыки.

Проводив взглядом удаляющихся Гвизольфи и Петра (даст Бог — будущего тестя!), Гришаня довольный помчался в свою келью. Переводить на немецкий очередное тайное письмо Господы герру Вольтусу фон Герзе, магистру Ливонского ордена.

С Сувором возиться вообще почти не пришлось. Хозяин, Петр, отправил его за воском на дальние погосты. По просьбе Олега Иваныча, «случайно» встретившего вощаника и синьора Гвизольфи сразу после их счастливого освобождения из узилища. Увидав старого знакомца, итальянец жутко обрадовался и предложил немедленно вспрыснуть это дело в ближайшей корчме. Ну, в ближайшей, так в ближайшей. Все корчмы принадлежали не какому-то конкретному человеку, а Господину Великому Новгороду, то есть являлись собственностью республики. А уж кто там в корчме заправлял — дело десятое, хоть бы и тот же Явдоха — жулик, креста ставить негде. Нет, к Явдохе не пошли — далеко больно. Нашли поближе, на Лубянице. Хлопнули с морозца по чарке перевара, потом перешли на напитки, более приличествующие уважающим себя людям, — медвяной квасок, мед стоялый да мушкатель гишпаньский. Квас с медом — уж так чудны оказались, век бы и пил, а вот мушкатель Олегу Иванычу совсем не понравился — уж больно смахивал по вкусу на «тридцать третий» портвейн, разлитый в антисанитарных условиях на какой-нибудь полубомжовской кухне. Вощаник вскоре простился, а Олег с итальянцем просидели в корчме до вечера. Вполне приличное оказалось заведение — люди заходили не только выпить, но и поесть, да и просто посидеть в дружеской веселой компании, ничуть не напиваясь; кто-то рассказывал смешную историю, в одном углу азартно обсуждали городскую политику, в другом — тихо, вполголоса, пели. Не хватало только сигаретного дыма да темнокожего пианиста, тренькающего на старом фоно какой-нибудь регтайм или старый новоорлеанский блюз…

Вообще-то говоря, Олег Иваныч с Гвизольфи ушли б и к обеду, если б не…

— Иване! Захарий!!! — широко улыбаясь, шагнул к ним с порога приземистый широкоплечий мужчина с черной окладистой бородой. Одет богато — кафтан узорочьем изряден, шапка беличья, плащ бобровым мехом подбит. Кафтан, зипун, армяк, ермолка… от татар те слова появились, так и разнеслись по всем русским землям, даже, вот, до Новгорода добрались… да прижились, так что уже мало кто и помнил, что слова — не русские. Гвизольфи, кстати, многих татар хвалил, говорил, что встречаются и среди них совсем не плохие люди. А потом, понизив голос, сказал, что един Бог на небе, а Аллах, Иисус, Иегова — все названия суть одного и того же…

Ну, ежели он этим хотел Олег Иваныча удивить, то не удивил. Олег-то Иваныч в свое время и не такие богопротивные вещи слышал, даже типа экзамена что-то в холодильном техникуме сдавал — «научный атеизм» называется.

Так вот, о госте-то вошедшем… Старый знакомец оказался — купеческий староста Панфил Селивантов, с кем не так давно в посольство ездили, да и раньше немало погулеванили. Панфил домой возвращался, к себе, на Ильину улицу. С женой-то, помирясь, опять поссорился, да вот сегодня опять замирился. По такому случаю в корчму и зашел по пути, опростать перевара чарочку — да и ветер на улице-то: не долго и простыть в плащике-то бобровом.

Так и просидели с Панфилом до вечера. Сидели, беседовали, медвяный квас потягивая, других слушали. Олегу Иванычу то любо было. Песен попеть, гусляров послушать, эх-ма, развернись душа! Не все работать — и отдыхать когда-то надо! Жаль, репертуар у местных не очень. Снулый больно. Ничего, дайте время — и рок-н-роллу научатся! Сбацают в лучшем виде какие-нибудь там «Синие замшевые ботинки». Олег эту песню и попытался напеть Панфилу — бубен у корчемных отобрал. Панфил на ложках наяривал, Гвизольфи по полу скакал усердно. Веселуха! Оглянуться не успели, как в окошке стемнело.

Вышли, коней от коновязи отвязали. Гвизольфи, шапку сняв, помахал, прощаясь — ему не по пути было. А Панфил вспомнил — давно хотел на Славенский конец заехать, дружка старинного навестить — отца Хрисанфия, настоятеля церкви Воскресения, что на Павлова улице, совсем рядом с Олеговой усадьбой. Так и поехали вместе — веселей и не так опасно — на двух-то вооруженных мужиков напади, попробуй.

Взяли в путь медку стоялого кувшинец изрядный, не для пьянства, здоровья ради, ветер-то… нет, утих, кажись… Ну — все одно, не май месяц!

Так и ехали. Остановятся, выпьют — и дальше. Не езда — счастье! И никаких тебе гаишников! Хорошо, каурый Олегов конек дорогу сам знал.