Людмила положила руки на стол, ее пальцы мелко дрожали, на щеках выступили красные пятна. Она что-то вспоминала или переживала вновь.

Петер взмахнул белесыми ресницами и перевел взгляд на Астру:

— У вас богатое воображение. Все, что вы говорили, лишь косвенно подтверждает вину Вишнякова.

— Поэтому нам пришлось устроить жестокую мистификацию…

— Зато надежно! — хлопнул кулаком по столу Борецкий. — У Вишнякова железные нервы. Его могло вывести из равновесия только нечто экстраординарное.

— Это он убил Велидара… — прошептала бывшая «русалка». — Повторится то, что уже было…

Борецкий ничего не понял. Астра объяснила, что имеет в виду Троицкая.

— Думаю, так и произошло, — заключила она. — У Вишнякова, Милы и Велидара — общее прошлое, а значит, и настоящее. Записка, которую молодой человек написал перед смертью и сунул в карман куртки Милы, открыла мне глаза. Она исцелила мою слепоту. «Я тоже ношу другое имя» — означает, что он и Мила уже знали друг друга раньше. Когда это могло быть? Ясно, что не в этой жизни. «Ты — княгиня, я — волхв» — так он объясняет, кем они были в прошлом. «Огненный всадник зажег в нас огонь, который мы несем в себе», — это признание в любви, в ее мистической сути, неподвластной времени. Далее в записке говорится об идоле: «Ты знаешь, я унес его с собой». Подразумевается, что Людмила знает, где могла находиться фигурка.

— В могиле… — со слезами на глазах, выдавила Троицкая. — Я и волхв, мы полюбили друг друга. Страсть вспыхнула и подчинила нас себе. Я была замужем… Воевода, брат моего мужа, обвинял меня в колдовстве, говорил, что я приворожила его своим «бесовским плясанием». Он обезумел от вожделения и ревности, убил волхва… Я позаботилась, чтобы его похоронили с подобающим ритуалом и положили с ним идола… Он знал, что мы еще встретимся и что ему опять суждено погибнуть. «Смерть трижды придет за мной, и я трижды должен покориться. Таково искупление».

— Какое искупление? За что?

— За то, что он показал мне Семаргла и провел обряд. Я хотела родить ребенка, а мой муж… в общем, он был болен и немощен. Я дала жизнь мальчику, наследнику ценой своей. Я надеялась снова встретить его…

— Волхва?

— Да. Я не знала, как это произойдет, где, думала, мы найдем друг друга в Ирии, у колодца, где растут благоухающие цветы, зреют молодильные яблоки и поют райские птицы…

— И вы опять встретились?

— Это был Велидар. И он опять покинул меня.

— «Я ухожу, ты остаешься. Так уже было», — пробормотала Астра.

— Но он приходит ко мне, время от времени я слышу его голос. «Исполни предназначенное и обретешь свободу». Он имел в виду идола. Предвидел, что фигурка попадет в руки людей, где ей не место. С идолом могут правильно обращаться только посвященные. Я должна была вернуть его Велидару.

— Поэтому вы бросили фигурку в колодец?

— Да. Я почувствовала, как мне следует поступить. — Она помолчала. — Как тогда, в клубе, — во мне все всколыхнулось, перепуталось. Страсть, отвращение, ужас… Я только теперь поняла, что узнала в Вишнякове… воеводу. Или Велидар подсказал мне…

Борецкий проглотил вторую порцию коньяка. У него мутилось в голове. О чем говорит эта женщина?

— Вы меня разыгрываете! — выдохнул он. — Признайтесь, что вы все это придумали.

— Можете мне не верить. Мне нечем подкрепить свои слова.

Солнце золотыми полосами падало на плитки пола, придавая им цвет остывающих углей, играло на бронзовых завитках люстры, бра и багетов. Марфа Посадница улыбалась с портрета уголками губ, ее жемчуга блестели…

— Именно записка превратила мои догадки в уверенность, — произнесла Астра. — Две последние строчки: «Знаки огня укажут на безумных. Когда увидишь меня, узнаешь искру Черного Змея…»

— И что это значит?

— Безумие могло овладеть теми, кто присвоил себе Семаргла, не умея обращаться с ним. Знаки огня… Я вспомнила, какие изображения вышиты на рубахах Виктора и Толика, и то, как они перед разжиганием костра размахивали факелами, рисуя в воздухе огненные иероглифы.

— Я научил их этому, — признался Борецкий. — Так заклинают священное пламя.

— Идол сам указал на похитителей. Оставалось как следует расспросить их. Глубоких раскопов на территории двора и парка не производилось, кроме… рытья колодцев. Я выяснила, что после окончания работ колодцы приходилось чистить. Делали это именно Виктор и Толик. Плывун и сильно бьющий ключ на дне колодца могли вымыть из-под земли вместе с глиной и песком какую-нибудь вещь, например, золотую фигурку. К моему удивлению, парни ничего не скрывали. Они только умолчали про свою находку. Чтобы добыча не попалась на глаза другим строителям, ребята воспользовались естественным тайником, — полостью между досками скатов крыши и резьбой. Никто бы не полез туда ни при каких обстоятельствах. Не знаю, что они собирались делать с идолом, скорее всего, продать. Но только поначалу. Потом они попали в плен к Семарглу, стали его заложниками. Они до самого конца не верили, что кто-нибудь сумеет обнаружить их сокровище. А когда это произошло…

Перед ней невольно возникла жуткая картина. Идол падает в колодец, наступает секунда безвременья, глухой тишины, полной и абсолютной тьмы, всеобщего оцепенения. И в следующий миг кто-то бросается к колодцу и прыгает вниз, в черную ледяную воду в глубине, всплеск, пронзительный вскрик Людмилы… Мужчины пытаются опустить в колодец ведро, наклоняются, что-то кричат. «Все, он пошел на дно!» — «Ты его видишь?» — «Я — нет!» — «Толик! Толик!» — «Опускайте ведро!» — «Цепь выдержит?» — «Его не видно!» Сутолока, гомон, тревожные возгласы, звон ведра, скрип разматывающейся цепи…

Воспользовавшись суматохой, Виктор скрывается в парке. Его найдут через сутки на окраине деревни, с обмороженными ногами, совершенно невменяемого, и отправят в больницу.

В сущности, его не в чем было обвинить, разве только в сокрытии факта находки. Невелико преступление. Прав был Велидар, когда писал об идоле: «Его пламя пожирает смертных, как ритуальный костер пожирает жертвенную плоть».

Кроме Вишнякова и двух строителей от эманаций «крылатого пса» никто серьезно не пострадал — наверное, потому, что не собирался его присваивать. Впрочем, богам виднее, кого карать, а кого миловать.

— Я так и не успел его разглядеть! — тоскливо вздохнул Петер. — А вы, Астра, когда держали фигурку в руках? Какой он, Семаргл?

— Сразу и не скажешь. Неуловимый, текучий, как само пламя.

Она неоднократно пыталась вспомнить. В воображении возникал то всадник на золотогривом коне, то клыкастый пес с огненными крыльями, то сияющая жар-птица. Недаром некоторые источники связывают имя и образ Семаргла с иранской мифической птицей Семург.

— «Русалкин колодец», — задумчиво произнес Борецкий. — Почему его так называли?