– От алкоголизма лечить меня думаешь? Поздновато будет…

Миша даже не покривился на мрачную шутку. Вечной его голубоглазой веселости как не бывало, глаза смотрели на дорогу темно и сосредоточенно.

– В сон тебя будем погружать, – наконец выговорил он. – И вытряхивать из подсознания все, что там накопилось.

Суббота промолчал. Надежда умирает последней – так, кажется, это все называется. Его надежда уже умерла, а вместе с ней умерли, отошли все другие чувства. Он ощущал только одно – страшную, смертельную усталость. Все остальное было ему безразлично, он хотел прийти домой, упасть на постель, заснуть и не просыпаться… Может быть, никогда. Он хотел забыться и заснуть… Но не тем холодным сном могилы… А может быть, и тем, какая, в сущности, теперь разница. То, что он видел тут – что нового еще могут ему показать за последней чертой? Более страшного, мучительного… Уже он точно знал, что нет там никаких шипящих сковородок и ледяного озера тоже нет, нет рогатых чертей с вилами, беспощадно и увлеченно свежующих вечно живых покойников… А то, что есть, то не хуже и не лучше нынешнего. Может быть, формы имеет другие, но что такое форма в сравнении с отсутствующим содержанием? Нет-нет, не нужно ничего, все суета сует… на свете счастья нет, но есть покой и воля. Воли тоже нет, но покой, покой, наверное, еще имеется. Он отказался от соблазнов, которые предлагали ему князь и Диана, но, кажется, имеет право на обычный, простой человеческий покой. Покой, каким бы он ни был…

– Вставай, – тряс его за руку Миша, – вставай, некогда нам. Отоспишься потом.

Суббота с трудом разлепил веки, вылез из машины, послушно двинулся за Ковалевым. Рассеянно оглянулся… похоже на Петровку, да, Петровка. Значит, ехали совсем недолго. Точнее, недалеко, по нынешним пробкам могло быть и долго. Как во сне, поднялся он по ступеням, увидел золоченую табличку «Доктор Л. Н. Гаврилов, гипнотерапия», перешагнул через порог, в каком-то помрачении прошел по длинному и неровному, как змея, коридору, замешкался… Миша втолкнул его в смотровую.

Доктор Гаврилов совершенно был не похож на доктора, скорее, на миниатюрного борца сумо, особенно если снять с него халат и оставить в одной набедренной повязке. Издали он казался огромным, но, приблизившись, Суббота понял, что ошибся. Гаврилов едва ли был выше метра шестидесяти, солидности добирал за счет небывалой толщины. Халат казался на нем чехлом для небольшого дивана, маленькие глазки потомственного самурая трудно пробирались через складки жира, глядели смутно и недовольно, как будто их побеспокоили прямо среди обеда. Он стоял перед книжной полкой на небольшой, но очень, видимо, крепкой лестнице и листал толстенный том.

«Интересно, как он в гипноз погружает? – вдруг подумалось Субботе. – Может, просто падает на пациента сверху?»

– Сьто сьручирося? – спросил доктор Гаврилов с чистейшим японским акцентом. Суббота подумал, что, может быть, первое впечатление о нем как о борце сумо было не таким уж и неверным. Могут же быть совсем маленькие борцы сумо, так сказать, карманные…

– Вот, доктор, клиент память потерял. А вспомнить очень надо, – сказал Миша.

Доктор поглядел на Субботу с большим неудовольствием, тяжело вздохнул, поставил фолиант на полку и не торопясь, одна нога за одной, слез с лестницы. Подошел к Субботе вплотную, глянул снизу вверх, приподнял пальцем веко, разглядывал пожелтевшую склеру.

– Аракогорик? Водоку пюём? – осведомился строго.

– Обижаете, доктор, – отвечал Суббота. – Исключительно виски.

А про себя подумал, что не такой уж он специалист, этот толстяк, – водку от виски отличить не может.

Не меняя недовольного выражения лица, доктор прошел к столу, вытащил оттуда пустую карту, швырнул ее Мише: «Дзапороняитя!» Несколько секунд сидел молча, потом спросил строго:

– Сьто сьтоим? На кусэтку!

Суббота снял ботинки, лег на кушетку – особую, психотерапевтическую, с приподнятым подголовником. Лежал неподвижно, старался не ворочаться, чтобы не злить сердитого японца. Минуты текли одна за одной. Захотелось спать.

Но заснуть спокойно ему не дали. Подошел удивительный доктор Гаврилов, несколько секунд приглядывался к нему, словно опасаясь, что его укусят в самый решительный момент.

– Горадза сакорить!

Суббота, лишний раз поразившись здешним манерам, послушно закрыл глаза. Из наступившей темноты послышался повелительный голос доктора:

– Ситяс я будзу ситати до дзисяти. Патому ти дзасунёс и будзис отовацяти на вопуросу. Усё поняр? Начинаем. Ити… ни… сан… ти… го…

На японской шестерке у Субботы сладко закружилась голова, он стал куда-то проваливаться все глубже и глубже и, наконец, скользнул в темное и прохладное небытие. Там было необыкновенно спокойно и хорошо и впервые за много дней ему ничего не снилось, совершенно ничего…

– тори… дова… радзу! – пробилось к нему откуда-то из пустоты. – Пароснурис!

Он открыл глаза. Над ним стоял и яростно буравил его маленькими глазками врач Гаврилов. Увидев, что пациент пришел в себя, доктор отошел на несколько шагов, словно для разбега, поднял указательный палец и, указывая им на дверь, гаркнул:

– Посьор вон!

Недоумевая, Суббота подхватился с кушетки, вышел из смотровой. Позади, как деквалифицированный Вергилий, угрюмо брел Миша.

Захлопнув за собой тяжелую дверь, они спустились по ступенькам, вышли на улицу. Здесь рекламы почти не было, только уличные фонари светили светом жидким, расслабленным. Показалось, что тьма сгустилась, нависла прямо над головой, касалась их холодными, липкими пальцами, проникала в легкие, неприятно давила на глаза.

– Что сказал доктор? – наконец решился Суббота.

– Сказал, что ты бандит и негодяй.

– Я? Почему?!

– Потому что он тебя расспрашивал, а ты бранил его последними словами. Кому такое понравится?

– Но как же так, Миша? Я же ничего не помню…

– Это я уже понял, – вздохнул Миша.

Они сели в автомобиль. Миша подумал, вытащил из кармана пачку «Мальборо».

– Будешь?

– Не курю. Вот если бы освежиться…

Миша смотрел на него, колебался пару секунд. Потом махнул рукой, вытащил фляжку, протянул Субботе.

– Освежайся, чего уж теперь…

Суббота жадно глотнул. Не «Джонни Уокер», конечно, и даже вовсе не виски, коньяк, но все равно сойдет. И даже больше, чем сойдет. Он пил с жадностью, коньяк входил в горло легко и прозрачно, как воздух, поил, насыщал уставшее тело. Суббота не пьянел, наоборот, сознание с каждой секундой становилось все четче и яснее.

– Что это такое? – спросил он, с трудом оторвавшись от фляги и с изумлением глядя на нее.

– Это? – рассеянно сказал Миша, затянувшись сигаретой. – Это коньяк. А что?

– Не знаю… Странный какой-то.