— Нет, я пить не буду, я не могу! — не выдержал Никита. — Но попомни!

— Я завсегда не забываю. А знаешь, что про тебя говорят?

А по реке вверх опять поднимались какие-то люди с товаром…

* * *

Силин сказал Татьяне Кузнецовой:

— Собирайся-ка ты завтра домой. Едут завтра Сизовы к себе в Хабаровку, и доберешься до Уральского. Я слыхал, муж о тебе скучает. Василий с Катериной домоют до осени. Все равно не разбогатеешь. Забирай металл и мотай с надежными людьми. Я Егору пошлю лекарство, и гостинцев отвезешь моим, они там мучаются и меня жалеют. Скажи, приеду скоро слушать ругань. Я бы и сам с тобой уехал, но тут люди, их, скажи, не могу бросить.

Как ни жесток был Никита, но и он просветлел, завидев зелень родного Утеса и убранные пашни. Семья у Никиты большая.

Отец с ума сходит от жадности к золоту, а сын к этому делу не пристрастился. Он — старательный, хотя еще и неумелый хозяин. Одна из дочерей уже старая дева, скоро девятнадцать лет, а все не замужем. Жена и девки управляются с хозяйством лучше мужиков. Не пьют, не шляются.

По семье Никита не так соскучился, как по дому. Жена приезжала к нему за лето дважды: после покоса и после уборки. С докладом, как и что, за советом, чинить и стирать и поглядеть…

Ливни отлили, наступила наконец сухая осень. Глаз радуется, глядя на свои пашни, хотя и убранные. Никита не бродяга, не голь перекатная, всегда будет чем прожить!

«Неудача, и бог с ней!» — решил Никита. Спирька растревожил его своими разговорами. Артель была недовольна. Силой взять, отбить хороший участок у соседей не удалось. Никита втянулся в ссоры. Кажется, что зря его обидели, плохие люди — развернуться не дали. Нет на свете справедливости! Однако Никита сказал, что еще вернется. Он сейчас чувствовал, что его запугали. На всякий случай он застолбил хороший участок, но полиция у Силина все пронюхала.

Никита вспомнил, как один мужик обрадовался прежде времени, что приехал домой, ему вот так же оставалось перевалить Амур. Он у рыбаков выпил. И не доехал, только порадовался! Рыбаки потом его нашли.

Никита Жеребцов перекрестился, стал налегать на весла и больше уже не оглядывался.

Он перевалил реку, поравнялся со своими пашнями, обошел мыс Камень и увидал опять эти же пашни с другой стороны.

Вдруг он услыхал пыхтение и свист, оглянулся и увидел, что под желтыми утесами, как раз под его домом, торчавшим белой крышей из яркой садовой зелени, стоит низкий плоский пароход с большой трубой и как бы опухшими боками. За ним видна не то баржа, не то халка. На берегу много людей в шинелях или в белых рубахах.

На песке стояло черное чудовище с трубой.

«Локомобиль! Боже ты мой! Какой срам! — подумал Никита. — Куда я теперь с ним!» Никита узнал быстроходный казенный пароход из Николаевска. На нем обычно ездило военное и портовое начальство. Он заметил, что наверху ходят люди в мундирах со сверкающими пуговицами. «Полиция? — подумал он со страхом. — А может, к лучшему… Теперь мне можно не бояться! Полиция и солдаты! Зачем столько полиции? Неужели из-за локомобиля?»

Никита все же решил, что не вовремя принесло его домой. Он хотел поворотить, но с парохода дали несколько коротких гудков: «Не смей!» Оттуда следили.

Никита сделал вид, что ничего не слышит. Со злом вытащил лодку на камни, выскочил на скалу, споткнулся, больно ударившись бедром.

Никита подумал, что перед отъездом с прииска надо было проверить свои столбы выше Сивой поляны. Он столбил не одно место. На карауле Никита узнал от Гаврюшки, что теперь многие разъезжались по домам. Почему Голованов скрылся? Неужели чуял? Никита искал его перед отъездом, но Гаврюшка говорит, что даже его не видал.

Наперерез Никите вышел полицейский небольшого роста, смуглый и улыбающийся. Даже страшно было видеть гиляка с неласковой улыбкой при таком мундире. Никита узнал Ибалку.

— Пойдем ко мне! — позвал его Никита.

— Не-ет! — ответил Ибалка. — А ты с прииска? — как бы невзначай быстро спросил гиляк.

«Что тут ответишь? Врать же не будешь!» — Никита и не ответил. И пошел, кляня себя. Хоть и свой человек гиляк, а все полицейская душа, тварь насквозь, иначе бы не взяли бы Ибалку. «Сразу меня поймал!»

Никита вошел в свой двор. Солдаты жгли костер. Двое сидели на бревне и никакого внимания не обратили на хозяина. Тут же какие-то рабочие в ичигах и длинных рубахах что-то носили. В полутемном проходе, разделявшем кухню старой избы от новой, сытый солдат с наеденной рожей, видно, чей-то денщик, заступил дорогу старшой Никитиной дочери. Она перешагнуть не могла через его погу и словно вжалась в стенку. Денщик опешил, завидя хозяина. Отдал честь. Дочь как ветром снесло.

В горнице обедали Оломов, Телятев и с ними молоденький пехотный офицер. Фуражки их висели чуть ли не под иконами.

Никита подумал и кинулся в ноги. Некоторое время стояла тишина, потом слышно было, как постучали ложкой.

— А ну, встань! — строго сказал Телятев своим приятным тенорком.

— Встань, да и рассказывай, братец! — сказал Оломов.

«Долгонько меня в ногах заставили валяться! — подумал Никита. — А мое жрут!»

Телятев встал и прошелся по комнате бойко, петушась, словно намереваясь расклевать. У него вялое и бесцветное лицо.

Оломов что-то бурчал, как бы изображая из себя зверя или машину. Телятев еще разок повернулся на каблуках и опять ушел на лавку.

Никита, только глянув на начальство, заметил своим мужицким хозяйственным взглядом, что они тут веселые и живут в свое удовольствие. Едут на разгон, что же не радоваться!

— Мой прииск заняли хищники! — заговорил Никита. — Я открыл прииск-то. Хотел заявку делать, а захватили другие.

— Почему же этот прииск стал твой? — спросил Телятев. Он сидел под полицейскими фуражками на бревенчатой стене.

Полина, красивая девушка пятнадцати лет, подавала кушанья, бегая через обширную горницу по крашеному полу.

— Там, говорят, смута, разврат, пьянство? — загудел' Оломов.

Пехотный попялил зенки на Полину.

— Почему же этот прииск стал вдруг твой? — повторил Телятев.

— Я открыл! — сказал Жеребцов с таким видом, словно это всем давно известно. — Средства имею сделать заявку. Я даже бутылку там закопал с бумагой, засечки сделал на лесинах и столбы поставил. Вон локомобиль заказал…

— Ага! Так, значит, это твой! Что же у тебя дома не знали этого? Никто не признавался, чей это локомобиль.

— Да я и не говорил никому, сам не верил, получится ли…

— Садитесь, хозяин, к столу! — сказал Оломов. — Мы — ваши гости, уж не обессудьте нас.

— Да что уж это… Да я…

Полина давно отцу накрыла. Он неловко присел на табурет. Пехотный цвел, Полина с ним опять переглянулась. Никита хлебал жадно.