— Вы не беспокойтесь, — молвил Никита, видя, что поручик чуть ли не собрался стрелять. — Это штрек обвалился и люди под землю посыпались. Их сейчас оттуда подымут, и все установится.

Сзади раздался новый вопль. Береза треснула и повалилась вместе со своими зрителями, которые забрались в ее ветви и теперь запрыгали с нее, как голуби.

Все это было так страшно и необычайно. Поручик отдал команду, и ряд солдат проредел и превратился в двойную цепь. Ружья теперь взяты были наперевес.

Из толпы кто-то со страха запустил камнем.

— Какие-то жуткие, трагикомические происшествия, — сказал поручик, немного придя в себя.

— Нет, это они нарочно! — сказал озабоченный Оломов. Он был как в лихорадке, раздумывая, дать бы залп! Камень запущен, повод есть. Но все хуже в тысячу раз, чем предполагали. Сколько их тут, кто знает! Что будет, если вся эта орава начнет ответную пальбу? Известно: «Страшен русский бунт!» Тревожить их было опасно. У многих за плечами ружья. И эта была не вражеская армия, это свои, подданные империи, нельзя было приказать тут разоружиться, как военнопленным. Но и в грязь лицом не ударить и не переборщить! С какими трудами населяли здесь людей и берегли их. Не стрелять же по ним!

Из-за острова вышли еще две лодки с полицейскими. Подходила подмога. «Но что значит тут горсть солдат и полицейских!» — думал Оломов. На озере осталась халка и там полувзвод с унтер-офицером Сукновым. Оломов решил, что выхватывать виновных придется осторожно и не сразу. Надо действовать хитростью.

— Если совести у них нет, пусть стреляют! — кричал, обращаясь к толпе, сектант Кораблев. — Разве можно разойтись, такое богатство бросать!

Оломов подошел к нему.

— Я им постреляю! — сказал Андрюшка Городилов, перезаряжая револьвер.

* * *

Тимоха Силин сидел в своей зимовьюшке и рассматривал план нового участка, вычерченный Гураном на бересте, когда прибежал старовер Микешка и крикнул в окно:

— Кончай работу! Полиция пришла!

Силин и Гуран выскочили из своей конторы.

— А кто был в карауле? Как пропустили?

— На нижнем-то Макар был с Алешкой. Алешка, видно, мыть ушел, понадеялся на Макара. Макар-то им попался, не успел упредить. А на верхнем карауле заметил их Гаврюшка, послал Малая, уж лодки подходили, Малай плыть-то уж не мог, травой пошел берегом, да вплавь, да вброд. Ночью не шли лодки, так и он не мог! А седне еле поспел. И тут же они выперли и ружья навели.

— Эх, подлость людская! — молвил Тимоха.

— Слабость! — сказал Гуран.

— Атаман, как теперь уйдем с прииска? — подходили старатели.

«Теперь крах всему! — подумал Тимоха. — Но я должен смотреть вперед!»

— Мы можем эту полицию перебить! Шутя! — сказал он. — Я видел, как в Расее бунтовали. Это — раз плюнуть! Но тогда откроют стрельбу, а тут бабы и дети.

— Нет, тут нельзя тягаться! — отвечал Микешка.

— Надо, надо стрелять в них! — сказал другой старовер. — Пусть убьют нас. И жен и детей! Пусть! — голос его дрожал от гнева. — Я первый кинусь!

— Тебя не выдадим, Тимоха, скрывайся, — сказал Микешка.

— Нет, я не побегу. Я только сначала к себе зайду переодеться и живо надо Ваську сюда…

— Да вон он едет…

— Мы тоже сразу не уйдем! — говорили старатели Силинской стороны. — Пусть гонят!

— Нет, надо идти! — подходя, сказал Сашка. Он был в черной шляпе и красной рубахе.

— Ну, Тимша! — сказал прибежавший Илья, спрыгивая с помоста, по которому возили тачки. — Революция началась! — Он усмехнулся. — Власть свергают!

— Ты чему радуешься! — накинулся на него старик раскольник.

— Ни че не будет никому! Сказали, по домам отпустят, и слава богу! Шут с ним, с металлом. Они выборных вызывают. Ты не ходи, скройся.

— Нет, мне отвечать! Я пойду за всех…

— Какая нужда! — сказал Микеха. — Надо их сбить с толку. Они не узнают никогда.

— Пароход пришел, предатели! Кто-то выдал!

— Зря не лезь… Если надо будет — они найдут, — твердил Микеха.

— Нет, я не хочу подводить общество. Сашка там?

— Вот он сидит, ждет тебя.

Сашка, понурившись, сидел на корточках.

— Выпустят людей с добычей или отберут? — спросил его Микеха.

— Черт не знает! — ответил Камбала.

Василий молодцевато выпрыгнул из лодки. За ним шел Ломов с ружьем.

— Мы тоже подготовились! — сказал Василий. — Саша, пойдем! — сказал он.

— Я выйду вместо тебя! Там пока говорят еще… — сказал Илья и, как в детстве, козлом запрыгал через отвалы, желоба и бревна.

Тимоха тряхнул головой, глядя ему вслед, и поплелся в зимовье за Василием и Сашкой.

— Живо надо, ребята! Микеха, ты тоже зайди сюда! — сказал молодой Кузнецов, закрывая окно. — Сколько мошки у тебя! И мухи!.. Сашка, забирай всю артель китайцев и мотай через Джанду и через хребет на Левашовский прииск… Китайцев могут замести и выдать в Китай, там им срубят головы. И сам уматывай от Левашова прямо домой к отцу! Управляющему все скажешь, как есть. Дома иди к себе. И все. Картошку как раз копать.

— Че уматывай! У меня паспорт!

— Нет, иди… А мы управимся. Дорогу знаешь? Китайцы и нас подведут, их надо спрятать…

— А че, не знаю, что ль?

— Смотри, чтобы с кекуров вас всех на Джанде не перебили староверы, которые в тайге живут… Отца стреляли, похоже, как они.

* * *

Стоя среди разрытых песков, Оломов отечески разговаривал с обступившей его толпой. В душе он слегка потрухивал и от этого старался казаться уверенней и строже.

— Прииск оцеплен и я приказываю всем разойтись! — громко говорил он. — Оставляйте работы и ступайте по домам…

В ответ кто-то засмеялся с дерева. Но на все эти дерзости и реплики Оломов пока не обращал внимания.

— Даю вам сроку до послезавтра на сборы. Я вижу, вы тут большим хозяйством обзавелись. Коровы у вас.

— Это для детей. Ребят не с кем оставить! — добродушно отвечала толстая баба с родимым пятном в поллица.

Оломов замечал, что в толпе нет никаких подозрительных личностей. Не видно интеллигентных физиономий, нет каторжных.

Вокруг стояла многолюдная крестьянская толпа. Но именно эта, на вид пассивная масса могла оказаться очень упрямой.

— А послезавтра чтобы никого тут не осталось!

— А хлеб-то как теперь?

— Кто теперь хлеб отдаст?

— Голодом два дня сидеть?

— А где же вы брали хлеб до сих пор?

— Да, эвон, пекарня-то на Кузнецовском, — показал Кораблев.