Целью репрессий было, конечно, укрепление положения Хиндасвинта и недопущение каких-либо заговоров и мятежей. Но это была не единственная цель. Недаром большое внимание уделялось конфискациям. Даже если король оставлял такому «преступнику» жизнь, тот ослеплялся, а почти все его имущество переходило к королю (Leg. Vis. II, 1, 8)[115]. С помощью этих репрессий король укреплял свое экономическое положение и получал средства для вознаграждения своих сторонников. Суммы, полученные в результате этой карательной деятельности, были, по-видимому, довольно внушительные. Во всяком случае было не только преодолено постоянное ухудшение вестготской монеты, но она стала снова полноценной, возвращаясь к нормам времени Леувигильда.

Своим главным противником Хиндасвинт видел старую вестготскую знать. И он стремился, с одной стороны, нанести ей как можно больше чувствительных ударов, а с другой — не допустить создания относительно сильных группировок в ее среде. Одной из мер, направленных на достижение такой цели, было резкое ограничение приданого: оно не должно было превышать 1000 солидов, 10 рабов и 10 рабынь, а также 10 коней (Leg. Vis. 111, 1,5). Но зато король, следуя в этом примеру многих властителей подобного типа, всячески подчеркивал свое покровительство беднякам, обещая им защиту против могущественных.

Раздавая конфискованное имущество своим fideles, Хиндасвинт не просто награждал их и сплачивал вокруг себя своих сторонников, но и создавал группу знати, своим положением обязанной королю, а не происхождению или родственным либо территориальным связям, группу, признающую в короле своего господина и патрона. Получение этими людьми также жен и дочерей тех, кого казнили или изгнали, соединяло создаваемую Хиндасвинтом новую знать со старой. В эту группу он без колебаний включал и своих рабов, занимавших относительно высокие должности при дворе, как начальники (praepositi) конюхов, поваров, ювелиров. Едва ли они становились мужьями жен и дочерей аристократов, да и конфискованное имущество если и получали, то явно не в таких размерах, как свободные, но все же в отличие от обычных рабов они становились субъектами права, а тем самым в юридическом смысле приравнивались к свободным; они могли даже иметь своих рабов (Leg. Vis. 11,4,4).

Чтобы легализовать свои репрессии, Хиндасвинт в 643 г. издал специальный закон, карающий тех, кто выступает против государя, народа и родины (Leg. Vis. И, 1, 8). В число этих преступников включались как мятежники, так и беглецы в чужие страны. Этот закон имел и обратную силу: его действие распространялось до времени правления короля Хинтилы. Закон в какой-то степени подвел итог начальному этапу правления Хиндасвинта. Вероятно, к этому времени он окончательно утвердил свою власть.

Как и предыдущие короли, Хиндасвинт стремился опереться на церковь. Более того, являясь узурпатором, он пытался (и с успехом) использовать церковный авторитет для оправдания и обоснования захвата власти и самой своей власти. В то же время Хиндасвинт не допускал возвышения церкви над королевской властью. Он даже издал закон, резко ограничивающий право на церковное убежище преступника; так, подлежал каре убийца, даже если он сумел бежать в церковь (Leg. Vis. VI, 5, 16). Церковь вообще была для короля лишь одним, хотя и очень важным, орудием его власти, и он не колебался вмешиваться в ее дела. Большое значение имела, естественно, столичная кафедра. И когда в 646 г. умер толедский митрополит Евгений I, король обратился с письмом к цезаравгустанскому епископу Бравлиону с пожеланием, чтобы тот отпустил своего архидиакона Евгения, дабы тот занял толедскую кафедру. К этому времени Бравлион был самым авторитетным клириком королевства и активным сторонником Хиндасвинта. Но сам он уже был слишком стар и полуслеп, чтобы самому занять пост митрополита столицы, и Хиндасвинт рассчитывал на его ближайшего сотрудника, уверенный, что тот всегда будет его поддерживать. И хотя Бравлион попытался было не отпустить в Толедо своего верного сотрудника, король настоял на своем, ясно давая понять, что пожелание короля равносильно приказу. В обмене письмами с Бравлионом, как в значительной степени и в своих законах, Хиндасвинт выдвигает концепцию божественности своей власти. Именно он, король, является главным вестником Бога и стоит не только между Всевышним и светской аристократией, но и между Ним и церковью. Фактически он утверждает концепцию монархии милостью Божией. Этим Хиндасвинт продолжает линию, определенную Леувигильдом. Тот в своем внешнем виде, в наличии трона, в особом монархическом ритуале сравнивал себя с императором. Хиндасвинт завершил это сравнение: он перенес на испанскую почву позднеримскую и византийскую концепцию монарха, своим троном обязанным только Богу и только перед Ним ответственного.

Венцом этой деятельности Хиндасвинта должен был, по его мнению, стать очередной общегосударственный собор. И в 646 г. он созвал в Толедо этот собор, на котором впервые официально в качестве полноправных участников (а не только наблюдателей) присутствовали и светские чины его двора. Это еще больше увеличило роль соборов как высокой политической инстанции, занявшей свое место в системе управления государством. Хотя решения собора утверждались королем, само принятие церковным собором решений по светским вопросам ставило соборы почти на равную ступень с монархом. И отношения между ним и церковью определялись конкретной ситуацией и личными качества государя, силой и крепостью его власти. При Хиндасвинте королевская власть была сильна как никогда.

Собор полностью оправдал надежды короля. Принятые им постановления шли в русле его политики. В значительной степени они повторяли его законы и даже усиливали их. Фактически повторяя суровый закон 643 г., направленный против мятежников и эмигрантов, соборное постановление прибавляло к светским наказаниям церковное: такой человек предавался анафеме и вплоть до своей смерти отлучался от церкви. И это правило было распространено на всех клириков, включая епископов. Принятие именно этого первого канона и стало главным результатом деятельности собора. Собор также постановил, что всякая критика короля, откуда бы она ни исходила, в том числе и из церковной среды, является преступлением и наказывается конфискацией половины имущества. Решая, казалось бы, чисто внутрицерковные вопросы, на деле собор, однако, исходил из политических соображений. Так, резко выступая против плохо образованных монахов, собор озаботился не только распространением в монастырях церковной образованности, но и недопущением из-за плохого, как казалось отцам собора, понимания христианских положений выступлений против власти. Одно из соборных постановлений требовало, чтобы епископы мест, близких к Толедо, не меньше одного месяца в году проводили в столице, поскольку король хотел быть уверен в верности не только столицы, но и ее ближайших окрестностей. Собор осудил «жадность» епископов Галлеции. И это ясно говорит о том, что в этой области власть короля все же еще хорошенько не укрепилась.

Хотя VII Толедский собор являлся общегосударственным, на нем присутствовал всего 41 епископ, причем всего двое приехали из Тарраконской Испании, и не было ни одного представителя Септимании. Может быть, это свидетельствует о существовании довольно сильной оппозиции Хиндасвинту среди высшей церковной иерархии этих регионов, хотя никаких внешних признаков такой оппозиции не наблюдается.