Г: Как коллегу, который будет заниматься этой темой.

А: Какой темой?

Г: Вот и я тоже не пойму. “Борь, какой темой?” – “Да про Олимпийские игры”.

Во время разговора я начинаю понимать, что, оказывается, мы хотим провести зимнюю Олимпиаду 2002 года в Санкт-Петербурге и что у него поручение от Черномырдина провести соответствующие переговоры и добиться того, чтобы Санкт-Петербург был столицей зимней Олимпиады.

Происходит любопытный диалог. Идет общеполитическая дискуссия, мы говорим о том, как важен спорт для новой России, для создания крепкой, здоровой нации. Благодарим Самаранча, который столько лет поддерживал Советский Союз. Наконец Самаранчу это все надоедает, и он говорит: “Господин Березовский, понимаете, так интеллигентные люди не поступают”. – “Что вы имеете в виду, господин Самаранч?” – “Я попросил господина Черномырдина о простой малости: предупредил, что отборочную комиссию возглавит президент Олимпийского комитета Германии, и предложил господину Черномырдину – если вы хотите попасть в список городов-кандидатов, – чтобы Борис Николаевич эту тему деликатно обсудил с Колем. И это не значит, что надо было звонить по открытой связи со словами: “Коль, у тебя там есть президент Олимпийского комитета, которого Самаранч назначит в отборочную комиссию, так ты ему скажи”.

А: Ну, это был упрек не Березовскому.

Г: Это был упрек Черномырдину. Дальше последовала реакция Бориса, в которой весь Борис: “Господин Самаранч, я могу вас заверить на 100 процентов, что это больше никогда не повторится. Я все беру в свои руки. Мы сейчас все организуем: все каналы связи, все контакты. Гарантирую вам полную конфиденциальность”.

Проходит месяц или два, я приглашен на юбилей его мамы – кстати, был очень тронут. Я говорю: “Борис Абрамович, что у нас там с Олимпиадой?” – “Да дураки они все. Даже не хочу говорить”.

А: Не интересно.

Г: Просто рассосалось, и все. Больше никогда не возвращались к этой теме, Олимпиада в Санкт-Петербурге 2002 года перенеслась в Солт-Лейк-Сити.

Г: Мы еще несколько раз летали в деловые поездки. Была одна очень любопытная, в Чечню. Мы садились в Моздоке, потом на джипах ночью с автоматчиками через какие-то блокпосты переезжали через границу Чечни.

А: Борис был замсекретаря Совета безопасности?

Г: Да, и уже были подписаны Хасавюртовские соглашения, это было в начале декабря 1996 года. В Чечне были объявлены выборы, баллотировались Масхадов, Яндарбиев и Удугов. Мы летим в следующей компании: Боря, Ксения Пономарева, Евгений Киселев и я.

А: Ты опять же в качестве советника?

Г: Нет, я ведь участвовал в выборах 1996 года и делал всякие полезные вещи для избирательной кампании. “Премьер СВ” участвовал, поскольку была программа “Голосуй или проиграешь”, которую мы вели. Я делал такие пропагандистские буклеты – “Борис Николаевич Ельцин. 100 вопросов и ответов” – где позволял себе ругать Чубайса, наезжать на Бурбулиса. Такие вещи миллионами печатались, раздавались во все избирательные штабы. Был наработан опыт избирательной кампании, и Боря об этом знал. В полете он брифинговал нас следующим образом: “Масхадов должен выиграть выборы, это решение Москвы. Мы сейчас будем готовить к выборам Масхадова и Удугова”.

А: Удугов – подставной кандидат, де-факто играющий на Масхадова?

Г: Да, но при этом он все-таки информационщик, у него уже был опыт антироссийской риторики, которую он проводил во время Первой чеченской войны. Он прошел кучу должностей, даже, по-моему, отвечал за “Кавказ-центр” – был, если помнишь, такой антироссийский информационный ресурс.

А: У вас было ощущение, что это повестка, одобренная Борисом Николаевичем?

Г: Ни у кого не было никаких сомнений. Он же приходил и говорил: “Ребята, решение принято: Масхадов. Мы должны с вами провести все необходимые итерации для того, чтобы они победили. Встретимся, проговорим, наладим контакты, возьмем под контроль их подготовку”.

Потом, когда в издательстве “Вагриус” готовилась книжка известного генерала “Моя война”[126], мне стало понятно, что Боря позволял себе непозволительные вещи.

А: У него никакого мандата не было?

Г: Не было. Когда вышла эта книжка, я еще виделся с Борей. И он говорил, что не встречался ни с военным руководством Северокавказского округа, ни с политическим руководством. Ездил и напрямую общался с Масхадовым, как он сам считал нужным. Потом уже приезжал к ним и говорил, о чем договорился с Масхадовым. И если со стороны военных шли какие-то возражения, он тут же грозил, что завтра всех на фиг уволит.

А: Итак, вы приехали к Масхадову…

Г: Мы прилетели поздно вечером, долго ехали, ночью начали переговоры. Переговоры шли, чтобы не ошибиться, с 11 ночи до 5:30 утра, то есть всю ночь (а в 7 мы уже вылетели обратно). В этом тоже был весь Боря: наскоком, быстро решить вопрос. С Масхадовым мы практически не говорили, просто была общая дискуссия: “Мы хотим поделиться с вами опытом предвыборной кампании, хотим, чтобы вы выиграли”. Потом разделились: Боря пошел обсуждать все с Масхадовым, а я, Ксения Пономарева и Женя остались с Удуговым, потому что Масхадов сказал, что всеми избирательными технологиями будет заниматься Удугов.

Если Масхадов мне понравился, то Удугов произвел удручающее впечатление. Я как сейчас помню такие железные, колючие глаза. Достаточно умный взгляд, но при этом такой огонь непобежденного горца. Он на нас так и смотрел. Ни разу не улыбнулся. Было ощущение, что мы ему навязываем свои услуги, что он этого не ожидал и что его заставляют нас выслушивать.

Всю обратную дорогу я пытался с Борей поговорить: “Боря, а мы уверены в том, что мы делаем?” Боря сказал, что все в порядке, все решено, и тут же уснул.

А: Вопрос первый: было ли это решение принято в Москве? Вопрос второй: нужно ли было это чеченцам?

Г: Да. Я только потом стал анализировать и понимаю, что Боря это мог делать просто потому, что ему нужно было в какой-то момент разыграть некую карту.

А: Чем эта история закончилась?

Г: Потом в издательство “Вагриус” приезжали какие-то люди, мы им давали материалы о том, как готовить выборы. Масхадов победил. Потом он уже в мае 1997-го в Кремле подписал соглашение: на пять или на семь лет отложили решение вопроса о статусе Чеченской Республики. Но когда Шаманов[127] мне рассказывал, что Борис летал к Масхадову, а потом уже согласовывал с ними позицию, я не мог в это поверить.