— Все сложно, Катя. Не знаю, как объяснить. Сам не пойму.

— Тогда не объясняй, — киваю. — Я все понима… — но договорить не получается.

Вихрь рук находит меня, прижимает к стене, обдавая запахом морской свежести, и к раскрытым губам с чувством прижимаются знакомые и такие родные губы Ваньки.

Воробышек — он находит меня и целует при всех, абсолютно не смущаясь. Еще и умудряется лизнуть в щеку и ласково дернуть за косу, прежде чем вернуть очки на нос и уйти с друзьями.

— Привет, Очкастик! Спешу, но скучаю страшно! Жду, — пятясь, он подносит руку к уху, оттопырив мизинец и большой палец. — Позвони!

Всего полминуты и Ваньки как ни бывало. Только Антон замер, изумленно моргая, а вместе с ним и добрая половина коридора народу…

М-да. Картина маслом. Такое здесь можно увидеть часто, но чтобы с Воробышком в главной роли?

Я сглатываю, отлипаю от стенки и откашливаюсь в кулак, потому что сразу сказать не получается.

— Не обращайте внимания! — вскидываю руку в бодром взмахе. — Вы не знали? Сегодня Всемирный день поцелуев! Все друг друга целуют, такие дела! Ну, ясно же, правда?! — натянуто улыбаюсь. — Пойдем, Антон! — хватаю Морозова за руку и тяну за собой. — А то я сейчас сквозь землю провалюсь!

Но смена обстановки не помогает и сбежать не получается. Мне снова хочется провалиться сквозь землю уже через пять минут под серьезным и мрачным взглядом декана. Еще никогда я не была в роли студента, который совершенно не слышит слова лектора и прячется за спинами своих сокурсников. Но мне сегодня не до темы занятия, не до уравнения равновесия и криволинейных координат. Перед глазами все время стоит картина моего объяснения с Ванькой, и я мучаюсь вариантами признания и чувством вины. Это как зависший над головой Дамоклов меч, грозящий вмиг разрубить призрачное благополучие и мою жизнь. Потому что без Воробышка я ее теперь совершенно не представляю!

Ванька — моя первая, нежданная и негаданная любовь. И что же делать? Ведь обидится, как пить дать! Он гордый и сказал не простит.

Крокотуха словно понимает — весь практикум обходит меня вниманием, сообщает всем о важности предстоящих экзаменов и, наконец, отпускает студентов со звонком. Я тоже стягиваю с парты конспект, который так и остался пустым, в рюкзак и уже собираюсь уйти, когда слышу нетерпеливое и очень серьезное:

— Катерина! Уфимцева! Погоди уходить. Останься, пожалуйста. Нам нужно поговорить.

— Пока, Антон! — я прощаюсь с Морозовым до завтра.

Декан садится за стол и резким движением задергивает вверх рукава пиджака, прежде чем опустить локти на стол. Скрещивает в замок крупные ладони и нетерпеливо постукивает ими о столешницу, глядя на меня исподлобья: не очень хороший знак.

Вот этого я меньше всего хотела, но, конечно же, ожидала — сложный разговор с деканом. Я дожидаюсь, когда последний студент покинет аудиторию и подхожу к преподавателю.

— Да, Сергей Михайлович?

Мужчина открывает ящик стола и достает из него знакомый лист бумаги, исписанный моим почерком. Кладет его передо мной на массивную папку.

— Что это, Катя? — обращается с вопросом. — Ответь, пожалуйста. Вот это заявление об отчислении сегодня утром мне сунула под нос Юлия Петровна. И сказать, что я удивился — значит, ничего не сказать. А мой секретарь разводит руками. Так что это такое?

Что это такое — мне прекрасно известно, но произнести вслух не так-то легко. Я поправляю очки, чувствуя, как бледнеют щеки.

— Это мое заявление об отчислении.

— И?

— Я хочу уйти из университета.

— Совсем?! Я не вижу вот здесь, — мужчина стучит пальцем по бумажке, — внятного объяснения такому поступку. Ты недовольна качеством образования? Отношением к тебе преподавателей? Возможно, программой обучения? В чем причина твоего решения?

Я молчу, и он окликает:

— Катерина!

— Да?

— Ты лучшая студентка моего факультета, лучшая за все то время, которое я здесь преподаю. Ты человек, наделенный исключительным интеллектом и способностью к анализу. Наука — твоя стезя! Нужно быть глупцом, чтобы этого не понимать! Я никогда не скрывал своей симпатии к тебе и намерен и дальше делать все, что в моих силах, лишь бы открыть перед тобой двери в ученый мир. Скажи, ты выбрала для обучения другой университет? Я не увидел в твоем заявлении просьбы о переводе.

— Нет, не выбрала.

— Тогда в чем дело, черт возьми? Что еще за сюрпризы?!

Крокотуха резко поднимается из-за стола и принимается вышагивать по кафедре, а я впервые вижу, как эмоции раздражения и непонимания играют на лице обычно сдержанного и серьезного декана.

— Отличные оценки, блестящие курсовые! Каждая из которых готова поспорить с дипломной работой. Четыре сложнейших курса за два года! — он вскидывает вверх указательный палец. — Остались магистратура и защита. Аспирантура! Мы планировали вырастить из тебя перспективнейшего физика и математика!

Словно устыдившись проявления своих чувств, мужчина резко выдыхает и снова садится за стол.

— Я понимаю…

— Что ты понимаешь, Катерина?

— Все понимаю, но я должна так поступить.

— Хорошо, мотивы? Объясни причины? Назови хоть одну убедительную и я попытаюсь понять.

— Они личные.

— Ага, то есть решение не связано с программой обучения? Конкретно по ней претензий нет?

— Нет, что вы, Сергей Михайлович! — вот теперь по щекам ползут пунцовые пятна. — Меня все устраивает!

— Тогда я хочу знать: твои родители в курсе происходящего? Только честно, Катерина.

— Нет.

Это подтверждает какую-то из его догадок и он вновь встает.

— Я так и думал, — в хлопке опускает ладонь на стол. — Здесь что-то нечисто. Расскажи-ка в чем дело? И давай начистоту.

Он смотрит с осуждением, и я опускаю взгляд. Почему, когда ты виноват, так трудно смотреть людям в глаза? Особенно тем людям, которые в тебя верят? В душе все бурлит от боли и стыда. Я не меньше этого человека люблю родной университет и благодарна ему всей душой. Но получается, что вместо благодарности заставляю преподавателя переживать за меня — неблагодарную ученицу. А все из-за собственной глупости!

Как же стыдно!

— Извините, Сергей Михайлович, но я не могу. Не могу назвать.

И я действительно не могу ему рассказать, потому что для него все прозвучит жалко и неубедительно. Потому что умные люди не попадаются на «слабо» и на уловки туалетных грымз. Ботаник во мне не сдался, но сдалось сердце и об этом не поведать так просто. Мне все равно не удастся объяснить, что через два дня мне будет немила не только учеба, но и весь белый свет! Я и так не знаю, как из всей этой лжи выкрутиться.