Библию, это научное название изучения Библии и прочее. Начал читать, и у меня все начало потихоньку переворачиваться. Я начал понимать, что чем я занимался, и что нам говорили, вот этот атеизм и прочее, все это абсолютно неверная вещь. Абсолютно неверная вещь. Причем она была построена, вся эта вещь была построена, вся эта наука наша была построена на том, что все это вранье, все вранье. Еще описаны там и города, которые были, и люди, которые были, — вранье. А когда я начал заниматься этим [библейской критикой] более-менее по-настоящему, особенно потом уже, ну, уже и в 9–10 классе, я увидел, что история показывает, что практически все это правда. Существование тех людей, библейских патриархов, того же Моисея, Давида, Соломона[837] — это вообще непробиваемая вещь. Они действительно существовали, это вся история об этом говорит. И поэтому я стал немного переходить на обратный путь.

ЕЛ: Это было в 10 классе?

БК: Да, это началось у меня с 10 класса. Именно началось с этой антирелигиозной пропаганды.

ЕЛ: Каких воззрений придерживались ваши родители в этом вопросе?

БК: Атеистических. Я никогда в семье не помню, чтобы вообще у нас был разговор о чем-то божественном.

ЕЛ: А о чем обычно разговаривали у вас в семье? Чему учили детей?

БК: Со мной разговаривали в основном о моих делах, об учебе. Учился я хорошо, закончил, тогда называлось, с золотым аттестатом. И в институт прошел без экзаменов, иначе меня бы просто не приняли: мне не было 17 лет, поскольку я второй класс пропустил. Со мной в основном говорили о моих занятиях, о моих делах на улице и прочее. Взрослых разговоров у нас в то время не было. В свои дела они не особенно посвящали. Особенно в то время, когда начались все эти вот, я говорил, гонения на генетиков и прочее. Отец тоже, он тоже попал под эту струю. Собственно говоря, все биологи попали тогда. Они резко разделились на две категории: лысенковцы и генетики, вейсманисты-менделисты [вейсманисты-морганисты] так называемые. Ну вот, собственно, больше ни о чем.

ЕЛ: А вообще были какие-то разговоры о политике?

БК: Нет.

ЕЛ: Советской власти?

БК: Нет.

ЕЛ: О Германии, о голоде?

БК: Да нет, практически таких разговоров не было. А о том, что был голод в [19]33 году, я знал, в то время мы жили в Омске, и там было плоховато со всем этим делом. Ходили, выпрашивали хлеб люди, но все-таки не умирали. А так понаслышке, но было ведь все закрыто, это же нигде не печаталось, нигде, не дай бог говорить на эту тему. Вот. А о Германии ничего практически не говорили. Но в то время чего было говорить о Германии? Она была еще совершенно неопределенной страной, [19]33, [19]35. В [19]35-м мы поехали в Ставрополь, там только два года как Гитлер пришел к власти. Причем пришел же он, как известно, совершенно нормальным путем — голосованием, народ выбрал[838]. Так что об этом никогда никаких разговоров, о политике тоже не разговаривали. О политике мы разговаривали в школе. Когда я в [19]38 году поступил в комсомол, и первое собрание, на котором мы были, это было собрание по поводу разоблачения Первого секретаря ЦК комсомола Косарева[839]. Как называли его, Саша Косарев. И мы все голосовали за расстрел.

ЕЛ: Почему?

БК: Ну, потому что так нам рассказывали: оказался врагом народа, оказался шпионом и прочее. Все голосовали.

ЕЛ: А среди ваших знакомых не оказывалось врагов народа?

БК: Был один знакомый, бывший военный, по фамилии, как помню, Булатов. Его посадили. Ну, потом я не знаю, что с ним стало. Очевидно, расстреляли.

ЕЛ: И как вы к этому отнеслись?

БК: Да никак, собственно говоря. Я знал, что он был хороший человек, очень добрый человек и прочее. Ну, объявили врагом народа, враг Сталина. Для нас же это было все тогда.

ЕЛ: А что вы думали о Сталине?

БК: Что мы думали? Преклонялись. Был вождь. Только после войны я начал понимать, в чем все дело. Уже во время войны, когда разговаривал с нашими пленными, которые были у немцев, я уже начал понимать, что все это не то, что нам говорили. А до того это было полное преклонение. В школе, когда я учился, вообще разговора не было.

ЕЛ: А вы что-нибудь знали до войны о существовании антисемитизма?

БК: Ну, вообще-то знал, но не сталкивался. Я знал в основном по историческим книгам: все эти дело Дрейфуса, дело Бейлиса[840].

Все это, об этих вещах я читал. Вот о том, что Короленко выступал против антисемитизма, Горький[841] там, и прочее. Это знали, но все это понаслышке, по книгам, а с примерами антисемитизма до войны я не встречался, вот как сейчас помню, ни разу.

ЕЛ: У вас никогда не возникало сложности в общении с людьми из-за этого?

БК: Нет. До войны не было. В войну уже было, тогда уже все началось.

ЕЛ: А вы что-нибудь знали о сионизме?

БК: Очень мало.

ЕЛ: А что?

БК: Ну, я знал, что есть такая группа, которая ориентирует [агитирует] за то, что все евреи переехали в Сион, в Палестину.

ЕЛ: Вы не думали об этом?

БК: Нет, совершенно нет.

ЕЛ: Какие у вас были планы на жизнь?

БК: [О]кончить институт, работать.

ЕЛ: Кем?

БК: Я хотел работать в науке. И когда попал в институт на первый курс, а первый курс я в [19]40 году начал и [о]кончил в самом начале, в первые дни войны [19]41 года. Я [когда] из Ставрополя уехал в Днепропетровск учиться, то я уже на первом курсе занимался некоторыми занятиями по третьему курсу вот у этого академика Бродского. Довольно известный был академик, один из создателей, ну, это первый человек, который сделал тяжелую воду[842] в Советском Союзе. И поэтому он дальше занимался и бомбой, и всеми этими делами, как я потом узнал. Вот он заставлял меня проходить курс занятий по третьему курсу по физической химии. Я и думал идти по этой физхимии и пойти в науку.

ЕЛ: А что вы знали о приближающейся войне? Вы вообще знали об этом что-либо? Если знали, то были ли у вас какие-то намерения в связи с этим?

БК: Знаете, есть известный анекдот: «Были ли колебания от генеральной линии? — Колебался вместе с генеральной линией», — ответ был такой. Сначала мы все, конечно, были против