были расклеены воззвания к еврейскому населению, где было сказано, что 12 августа на площадь перед вокзалом должны собраться все эвакуированные в город евреи для переселения в другие местности. Я там не был. Они там все собрались, и их куда-то увезли. Затем 13 числа было написано, что все местные евреи должны явиться в здание бывшего НКВД, краевого НКВД, это недалеко от нашего дома, мы жили в самом центре, для того чтобы зарегистрироваться и получить нарукавные повязки. Ну, мы и пошли. Была большая толпа, то есть не толпа, а очередь установилась. Туда пропускали зачем-то, до сих пор до меня не доходит, записывали каждого в этом самом здании и выводили во двор. Когда всех собрали, это самое, вышли два офицера. Потом я их знал. Оказывается, это были уполномоченный и его заместитель: уполномоченный по еврейскому вопросу Венцель и Рауш[854], его заместитель. Они начали всех сгонять, шомполами бить. Значит, остальные немцы ничего такого, ничего особенного не делали. И заявили через переводчика, что всех оставляют на ночь, потому что нужно проверить, кто из евреев плохо относится к немецкой власти.

ЕЛ: А сколько там было народу?

БК: Там было 500 человек. Около 500–600, вот так вот было. Посредине стояло такое большое здание, потом я в нем пребывал, это была тюрьма. Внутри тюрьма НКВД, которая стояла внутри тюрьмы СД, или, как у нас все называли, «гестапо». Если точно сказать, то гестапо у нас не было. Это внутренняя полиция, а это СД, зихерхайтсдинст[855]. Нас за эту тюрьму загнали. И там были, потом я узнал, что это такое, прогулочные дворики. Несколько таких двориков, метров 10, значит, в ширину и метров 20 в длину. И в эти дворики нас всех загнали. Там один на другом был. И мы там провели всю ночь. Наутро тут уже с дикими криками пришли немцы и русские полицаи и начали отделять женщин и детей от мужчин в первую очередь. Всех, значит, отделили, вывели из этих двориков. Ну, там, видно, значит, и сразу раздеваться. И начали грузить в машину, французские машины марки «Пежо» [фр. Peugeot], крытые брезентом вот с таким вот тупым носом, то есть не тупым, а именно острым. Ну и тут мы, конечно, все поняли, все это дело. Когда остались мужчины, вдруг туда зашел офицер, с ним еще несколько человек. Офицер, который, потом я узнал, был командиром так называемой «кавказской роты», каратели которой были взяты из кавказцев-пленных, для того чтобы потом иметь готовые кадры в Закавказье: полицейских и прочее. Он по-русски говорил, этот самый офицер говорил на каком-то кавказском языке, на каком не знаю, на азербайджанском, что ли. Потом узнал, что фамилия его Керер, Вальтер Керер[856]. Он по тем временам был довольно известный человек, потому что он до этого уничтожал в Краснодаре людей. И его имя всплыло на краснодарском, первом краснодарском процессе во время войны еще [1943 года]. Но его не поймали. Что интересно, описывают, что в Западной Германии уже после войны он открыл ресторан. И на каждой тарелке было написано «Керер». Это описывал Гинзбург в «Бездне», в книге «Бездна»[857].

И он начал считать: eins, zwei, drei [нем. один, два, три]. Отсчитал 30 человек, я попал в третьем десятке туда. Поскольку я не очень крепкий был, а он, видимо, более молодых выбирал, и там таких было очень мало, поэтому я попал. В основном были старики, дети. Я не был в армии, потому что меня по глазам не брали в армию — очень плохое зрение. В те времена было минус 10 диоптрий, а сейчас вообще… Нас, значит, вывели к тому месту, где раздевали женщин, их уже увезли, приказали все вытянуть из карманов, но не раздеваться. И посадили, значит, в две машины такие же, и увезли. Что делали с остальными до того, как я их увидел на яме, я не знал. С остальными, которые остались, мужчины более старшие. Нас повезли и по дороге остановились и сказали: нужно 8 человек на более легкую работу. И несколько человек рванули сами на эту легкую работу. Осталось нас 22. Привезли нас в район аэродрома. Потом, когда я был как свидетель по всем этим делам в Ставрополе, я туда возил и показывал эти ямы. Вот. И там оказалась огромная яма, присыпанная немножко землей, и было видно, что там фонтанчиками била кровь. Я помню, фонтанчиками. Когда спросили там этих полицаев, что это такое, да тут, говорят, лошади битые. А кавалерийский полк защищал их. И они положили несколько бомб прямо в лошадей, там, где коновязь была, [и сказали, что там лежат] партизаны там убитые. Партизан там вообще никаких не было. И нам, значит, сказали по ним пройти, по колышущимся, засыпать хлорной известью. Там были бочки с хлорной известью, и засыпать. Значит, мы все это дело сделали, засыпали. И уже к вечеру нас посадили снова в машину и повезли по направлению к городу.

Проехав километра два, свернули опять в лес. И тут перед нами была яма, не засыпанная, со свежими трупами. То есть те, которые были женщины увезенные, и те, которые остались после нас. Мы стояли. Этих конвоиров было человек 30. Немецкие офицеры, значит, там в основном были и полицаи русские, которые потом нас охраняли в тюрьме. Они-то, собственно, и расстреливали. Со мной рядом стоял профессор математики Гойх. И он посмотрел вниз, и как перед ним жена и двое детей лежат. Он спрыгнул туда, спрыгнул. Подошел немец: ком — он не идет, ком — он не идет, лежит на них, это самое. Он вытянулся и стукнул ему. И он там остался. Осталось нас 21. Начали мы зарывать. Сначала нас заставили трупы эти от краев оттягивать к середине, потому что расстреливали-то в основном у края. Мы таскали. Слава богу, там своих я не видел, они были, наверное, где-то внизу. Правда, плащ своей матери через два дня, когда разбирали эти вещи, я нашел. Порванный плащ, красный, красивый, как-то так. Значит, мы начали засыпать.

В это время подъезжает несколько машин. И нас заставили лечь в два ряда, вот так, лицом вниз. И сзади зашел с автоматом. Вот это такое ощущение было. Значит, я смотрю: передо мной былиночка. Вот я помню до сих пор, по ней муравей ползет. Я дунул на него и запорошил глаз. Начал его вытирать, и в это