Больше, чем поведение брата, в эти дни меня удивило то, что Амалия не позвонила мне и не послала эсэмэску, чтобы выразить соболезнования. Хотя сам я не присутствовал на похоронах ее отца и тоже не выразил соболезнований ни ей, ни бывшей теще. Возможно, смерть мамы дала Амалии повод, чтобы отыграться. Я раздумывал об этом утром, ведя урок, и вдруг меня озарило.

Выйдя из школы, я позвонил Никите:

– Послушай, а ты сказал матери, что умерла бабушка?

– Забыл. Знаешь, сколько работы у нас в баре? Но будь спок, сейчас я ей позвоню.

Я ответил, что поезд ушел, что я сам этим займусь. Но, разумеется, не позвонил ей и звонить не собираюсь. Рано или поздно новость до Амалии дойдет. А если и не дойдет, то какая разница?

18.

Я со все растущей тоской набирал номер Дианы Мартин, но она трубку не брала, и это лишь укрепляло мою уверенность, что она не желает меня видеть. Какое-то неуместное слово погубило едва начинавшиеся отношения. А жаль. Но мне нужно было услышать об этом от нее самой, и поэтому я названивал ей в течение всей недели. Правда, не больше двух раз в день, ну, иногда трех, чтобы она не сочла меня занудой или, хуже того, не решила, будто я ее преследую. Несколько раз я испытывал соблазн подойти в школьном коридоре к Сабрине и спросить ее про мать, но в последний момент внутренний голос предупреждал, что не стоит впутывать девчонку в такие дела.

Тем временем я читал книгу Энрике Вила-Матаса «Исследователи бездны», думая, что, возможно, Диана Мартин подарила мне ее, чтобы передать некое тайное послание. Книга оказалась хорошей, не слишком длинной, и в ней нашлись интересные рассказы. Мысль о том, что всякое человеческое существо живет на краю собственной пропасти, пропасти, сделанной по его меркам, как шьют костюм, я нашел глубокой. И даже выбрал из книги фразу для моей черной тетради. А так как я не веду указатель переписанных туда изречений, то сейчас не сразу смог отыскать нужные слова Вила-Матаса. Вот они: «Я сопротивляюсь смерти и хочу, чтобы продолжали петь птицы и чтобы им не было никакого дела до того, что я ушел».

А вот мне совершенно безразлично, будет мир существовать после меня или нет. Я не мечтаю стать последним разумным существом на планете. Рано или поздно все, что дышит, самым естественным образом распадется на атомы. Это можно сравнить с каруселью, где каждый круг – целый год. Ты садишься на нее и откатываешь столько кругов, сколько тебе отпущено. На мою долю выпало пятьдесят пять. Мог бы протянуть еще немного, но я устал. Хуже того: мне надоело. А когда наступает время покинуть карусель, ты сходишь, и освободившееся место занимает кто-то другой, родившийся много позже тебя. Если ты, катаясь на ней, потешился, слава богу, если нет, черт с тобой. Писатель, если признать, что он выражает собственные мысли через вымышленных персонажей, хотя это вопрос спорный и в любом случае недоказуемый, демонстрирует тем самым свою привязанность к жизни. Ему, как капризному ребенку, хотелось бы, чтобы карусель никогда не останавливалась и вечно носила его по кругу.

Раньше я под влиянием страха, внутренне присущего всему человеческому виду, мечтал о том же, теперь уже нет. И даже не верю, что пропасть, полагавшаяся мне по праву рождения, действительно глубока, поскольку и сам я не отличаюсь внутренней глубиной. Вот она, эта пропасть, совсем рядом. При свете дня она прозрачна, как чистая вода, и в назначенный мне час я позволю себе спокойно упасть туда. А потом наступит рассвет, будут стрижи, скорые помощи, облака и разные звуки. Будет все как обычно, и вскоре меня накроет забвение – и точка. А зачем нужно что-то еще? Зачем нужно столько философии, столько религии, столько тоски и столько суетливых кривляний, которые ничего не меняют?

19.

Когда я уже решил перестать ей звонить, Диана Мартин вдруг взяла трубку. На шестой день. Я попросил у нее прощения и сделал это, должен признаться, как-то слишком сбивчиво. Она не поняла, за что я извиняюсь. В ее тоне слышалась веселая мягкость, и я испытал приступ меланхолии, поскольку я вообразил, что эта веселость царит там, куда мне никогда не будет доступа. В первую очередь я подумал, что Диана Мартин хочет положить конец моим звонкам и послать меня куда подальше – но вежливо и изящно.

– Кажется, в «Комерсиале» я сказал что-то, что тебе не понравилось. Поэтому я и хочу извиниться.

Диана Мартин объяснила свой уход срочными делами и какими-то семейными проблемами, какими она была занята также и в последние дни. Правда, не уточнила, какого рода дела и проблемы имела в виду, а я счел, что было бы непростительной бесцеремонностью лезть в ее личную жизнь. Диана Мартин только и сказала, что, видимо, должна была это объяснить. И теперь уже она стала передо мной извиняться. Чтобы доказать, что моя компания нисколько ее не смущает, а даже наоборот, приятна ей, она внезапно назначила мне свидание на следующий день в том же месте. Однако предупредила, что времени у нее, к несчастью, будет не больше получаса, но в любом случае лучше несколько минут, чем ничего, потому что ей очень хочется со мной повидаться.

Очень хочется со мной повидаться.

Диане Мартин, красотке, с какой стороны ни глянь, хоть спереди, хоть сзади, очень хочется со мной повидаться.

– Мне тоже. И ты не можешь даже представить себе, как сильно.

Прежде чем попрощаться, я сказал ей, что прочел книгу Вила-Матаса с большим удовольствием. Потом поинтересовался, не было ли в этом подарке какого-то особого смысла. – Нет, я случайно увидела роман в книжном и решила, что, раз он только что вышел, у тебя его наверняка нет.

– И оказалась права.

В дальнейшем мы взяли за правило встречаться раз в неделю ближе к вечеру, всегда в барах или кафе и никогда не дольше тридцати-сорока минут. Я замечал, как Диана Мартин время от времени поглядывала на часы, стараясь – не слишком удачно – делать это незаметно. Потом вдруг вскакивала, упрямо сама оплачивала свой заказ, пожимала мне руку и пулей вылетала из заведения, унося свою улыбку и свое чудесное тело, а меня оставляя, что называется, с носом.

Еженедельные встречи с Дианой Мартин, похожие на некое ток-шоу для двоих, доставляли мне огромную радость. Я с нетерпением ждал их и не буду скрывать, что благодаря им легче переживал бракоразводный процесс и сохранял выдержку во время жестоких семейных сражений. Случались очень тяжелые моменты, я впадал в полное отчаяние и даже всерьез подумывал о том, что должен убить Амалию, а потом и себя самого. Но вскоре среди самых черных мыслей всплывал спасительный образ Дианы Мартин, и я понемногу успокаивался, мечтая о будущем, которое проведу рядом с ней, и о том, что мне будет принадлежать ее чудесное тело. С вялостью, близкой к апатии, я соглашался на любые требования, выдвинутые в те дни Амалией, которая вела себя все агрессивней, все истеричней и все больше желала прищучить меня. Она впадала в раж, воспринимая мое спокойствие как часть особой стратегии, близкой к провокации. Однажды она сказала примерно следующее:

– Тебе ведь на все наплевать, правда? Ты завел себе бабу? В этом все дело? Так знай, по мне, так можешь засунуть ее себе туда, куда она влезет, у меня есть свой план.