Карса сплюнул в огонь.

– Неудивительно, что я такого зверя раньше никогда не встречал.

– Но они когда-то существовали, – ответил Путник. – И царствовали над этими равнинами, пока не лишились всего того, за чем привыкли охотиться, и не исчезли – вместе с другими горделивыми созданиями.

– Вот и богу тому было б лучше отправиться следом, – проворчал Карса. – У войны и без того слишком много ликов.

– Довольно неожиданное для тебя утверждение, – фыркнула Самар Дэв.

Карса уставился на нее поверх языков костра, потом вдруг ухмыльнулся – казалось, трещины татуировок у него на лице вдруг широко раскрылись.

– Достаточно и единственного.

Твоего. Да, тоблакай, я прекрасно тебя поняла.

– По-настоящему я боюсь лишь одного, – сказала она. – Когда ты наконец разделаешься с цивилизацией, окажется, что в роли господина всего на свете ты ничуть не лучше, чем те, кого ты сверг. Ты отыщешь последний уцелевший трон, усядешься на него и обнаружишь, что тебе там вполне удобно.

– Пустые страхи, ведьма, – отозвался Карса Орлонг. – Я не оставлю никакого трона, поскольку сокрушу их все до единого. И если, завершив все это, я останусь единственным выжившим во всем мире, то буду лишь доволен.

– А как же твой народ?

– Я слишком долго прислушивался к тому, что нашептывали Байрот Гилд и Дэлум Торд. То, как мы живем, – лишь менее умелая разновидность того, как живут все остальные народы. С их любовью к разрушению, с их страстью убивать все живое, как если бы оно им принадлежало и для того, чтобы эту принадлежность утвердить, его надлежит уничтожить. – Он оскалил зубы. – Мы мыслим точно так же, просто у нас оно занимает дольше. Мы не столь… эффективны. Ты можешь сколько угодно твердить о прогрессе, Самар Дэв, но прогресс – не то, что ты думаешь. Это не инструмент в руках кого-либо из нас – в твоих, моих, в руках Путника. Не то, что мы могли бы по праву назвать своей судьбой. Знаешь почему? Потому что мы им не управляем. На это не годны ни ваши машины, ведьма, ни сотни тысяч прикованных к ним рабов – пусть даже мы и стоим рядом с плетью в руке.

Путник наконец отвернулся от нее и теперь изучал тоблакая с тем же самым изумленным любопытством, что она замечала и раньше.

– Что же в подобном случае, Карса Орлонг, – спросил он, – есть прогресс?

Тоблакай указал рукой на ночное небо.

– Медленное движение звезд, то, как заходит и восходит луна. День, ночь, рождение, смерть – прогресс есть движение самой действительности. Мы скачем у него на спине, но этого коня нам не приручить, и скакать он будет целую вечность – мы постареем, иссохнем и свалимся с него, а он даже не обратит внимания. В седло запрыгнет кто-то еще, но он не обратит внимания. Он может скакать без седока – и не обращать внимания. Он оставил далеко позади гигантских медведей. Волков – вместе с теми, кто им поклонялся. Яггутов и к'чейн че'маллей. И продолжает скакать, а мы для него – ничто.

– Ну так отчего бы не позволить нам на нем ехать? – вопросила Самар Дэв. – Оставь уже нам эту нашу треклятую иллюзию!

– Потому что, женщина, мы скачем на нем, чтобы охотиться, убивать, уничтожать. Скачем, как будто это одновременно наше право и наша обязанность.

– И однако, – спросил Путник, – разве сам ты не собираешься добиться именно этого, Карса Орлонг?

– Я уничтожу все, что смогу, но никогда не стану предъявлять прав на то, что уничтожил. Я буду воплощением прогресса – но без какой-либо алчности. Кулаком самой природы, притом слепым. Я докажу, что собственность есть ложь. Континенты, моря, вся населяющая их жизнь. Горы, равнины, города, фермы. Вода и воздух. Ничего из этого нам не принадлежит. Я намерен это доказать, и в результате моего доказательства так и станет.

Потом он наклонился вперед и зачерпнул руками горсть сухой земли. Встав на ноги, тоблакай высыпал землю в костер, сбив пламя. Тьма окутала их, словно того и дожидалась. Или, подумала она, вздрогнув, словно всегда здесь была. Свет меня ослепил, поэтому я ее не видела.

Но сейчас вижу.

Бог войны, зачем я тебе понадобилась?

Энкарал с пронзительным воплем обрушился на Жемчуга, вонзил когти в плоть демона, сомкнул острые, словно кинжалы, клыки сзади у него на шее. Тот застонал и поднял руки, одной сжал крылатой зверюге горло, другую подсунул под верхнюю челюсть – изрезав себе все пальцы, он, однако, проталкивал ее все дальше и дальше, а потом принялся разжимать рот. Клыки нижней челюсти входили при этом Жемчугу все глубже в шейные мускулы, но он не сдавался. Когти все это время продолжали яростно рвать ему спину, пытаясь сомкнуться на позвоночнике, чтобы перерубить его – однако мешали цепи и кандалы, как и сам Жемчуг, который выгибался, пытаясь избежать очередного режущего удара.

Он не прекращал сжимать горло существа и наконец услышал, что в его дыхании появились отчаянно-визгливые нотки, а хватка стала разжиматься. Потом что-то хрустнуло, Жемчугу удалось оторвать челюсти от шеи. Он наклонился вперед, выдернув огромную зверюгу перед собой, охватил его чешуйчатую глотку теперь уже обеими руками – что-то под его стальной хваткой продолжало хрустеть и лопаться.

Энкарал болтался перед ним, суча лапами, когти оставляли глубокие борозды у него на бедрах. Жемчуг прижал его к земле. Тот трепыхался все медленней, потом дернулся и обмяк.

Жемчуг медленно поднялся и отшвырнул труп в сторону – глухой удар, шлепанье крыльев, звон цепи. Потом бросил взгляд на того, кто шагал сейчас рядом с трупом.

– Я его чем-то прогневал, Драконус?

Тот прищурился и перенес тяжесть собственных цепей с одного плеча на другое, прежде чем ответить.

– Нет, Жемчуг. Его попросту охватило безумие. Ты лишь оказался рядом, только и всего.

– А, – сказал демон. Потом вздохнул: – Хорошо еще, что я, а не кто-то… помельче.

– Ты способен идти, Жемчуг?

– Да, я могу. Спасибо, что спросил.

– Думаю, осталось недолго.

– Да, уже недолго, – согласился Жемчуг. – А потом?

– А потом мы посмотрим, верно?

– Да, верно. Драконус?

– Жемчуг?

– Думаю, я буду лишь рад концу – нехорошо, наверное, так говорить?

Тот покачал головой с таким выражением, словно ему больно.

– Нет, друг мой.

Кипящая серебряная буря занимала уже ровно полнеба. От горизонта за спиной волнами накатывался гром, словно саму землю там раздирало на части и уничтожало. У их мира появилась граница, рваная, словно край утеса, и край этот все приближался – огромные участки отваливались от утеса один за другим, бешеная бездна проглатывала опрокидывающиеся каменные колонны.

Драконус вдруг осознал, что все они здесь, прежде казавшиеся одинокими, каждый в собственных кандалах, на собственной цепи, наконец, пусть на это и потребовался немалый срок, оказались вместе.