Маргарет Лэнгфорд пришла с корзинкой.

– Мы слышали, что вы уезжаете, и решили попрощаться, – прошептала Джозефина. – Нам вас недоставало.

– Вам нет нужды разговаривать шепотом, Джозефина. Мне тоже не хватало вас.

– Да, конечно. Просто если другие дамы нас увидят здесь, понимаете…

– Я понимаю. – У Евы невольно упало сердце.

– Я никогда, никогда не забуду вашу доброту, леди Уэррен. И я знаю, как вам нравится мое сладкое печенье. – Маргарет Лэнгфорд вручила Еве корзинку. – Я хотела подарить вам на прощание. – Ева на миг онемела, так тронули ее слова миссис Лэнгфорд. – Правда… боюсь, на этот раз печенья вышли немного тверже, чем я хотела. – Маргарет густо покраснела.

– Они как камни! – весело объяснил Поли.

Графиня перевела взгляд на Маргарет, и та уныло кивнула.

Ева задумчиво закусила губу. Потом радостно просияла.

– Я знаю, что нам делать!

И все четверо прекрасно провели последующий час, бросая печенья в мишень, которую Ева нарисовала на задней стене дома, а собака по кличке Среда с громким счастливым лаем носилась по саду и подбирала «метательные снаряды».

Ева простилась с городком Пеннироял-Грин почти так же, как встретилась с ним.

Проведя за работой несколько утомительных часов, исписав с обеих сторон кипу бумаги и разбросав по полу горы бумажных шариков, Адам закончил проповедь о братской любви. Он выбрал избитую тему, истасканную, как его сапоги. Если бы Ева Дагган вздумалось вздремнуть, эта проповедь подошла бы ей как нельзя лучше. Однако она вполне соответствовала целям Адама.

Он появился в церкви задолго до того, как Лайам Плам зазвонил в колокола. В это воскресное утро, как случалось и прежде великое множество раз, солнечные лучи вливались в окна над алтарем, освещая проповедника.

И все же… для Адама это утро могло оказаться вовсе не похожим на все предыдущие.

Или будущие.

– Доброе утро. – Он улыбнулся прихожанам.

Те сонно улыбнулись в ответ.

– Для меня большая радость видеть всех здесь сегодня. Каждый из вас в известном смысле частица одной большой семьи. А все мы знаем, что сила семьи – в ее единстве. – Адам нашел глазами детей О’Флаэрти с их матерью, и взгляд его потеплел. – Как учит нас Евангелие, «всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит»[8]. И хотя порой нам выпадают жестокие испыта…

Дверь отворилась, и в церковь робко проскользнула Ева, а следом за ней Хенни. Стараясь не привлекать к себе внимания, они тихо опустились на заднюю скамью. Хенни слабо, едва заметно кивнула Адаму.

Прошло почти две недели с тех пор, как он в последний раз видел Еву. Адам чувствовал себя Моисеем, бродившим две недели по бесплодной пустыне. Он впился в нее горящим взглядом.

Они так долго смотрели друг на друга, что возникла неловкость. Прихожане нетерпеливо заерзали на своих скамьях. Вслед за беспокойным шуршанием послышались шепотки.

С протяжным вздохом Адам оторвал взгляд от Евы и снова опустил глаза на листы бумаги. Но он вдруг разучился читать. Глаза жгло. Бессмысленные слова проповеди дрожали и расплывались, ускользали.

В неловкой тишине кто-то из женщин закашлялся.

Внезапно Адам смял исписанные листы и швырнул их через плечо.

Несколько прихожан испуганно подскочили на своих местах.

В следующее мгновение все безмолвно застыли – такова была сила огня, горевшего в глазах Адама.

– «Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность».

Кое-кто из паствы изумленно заахал.

Адам продолжал глубоким, звучным голосом, все громче и громче:

– «Стрелы ее – стрелы огненные; она – пламень весьма сильный. Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее».

Теперь уже все пробудились от ленивой дремы. Прихожане смотрели на Адама округлившимися глазами – кто со страхом, а кто с жадным любопытством.

– Ева Дагган…

Все жители городка, как по команде, повернулись к заднему ряду, следуя за взглядом преподобного. Затем снова уставились на пастора. И опять воззрились на Еву, которая, не отрываясь, смотрела на Адама с таким лицом, будто сама душа говорила ее глазами.

– Ты… печать на сердце моем. Ты пламя, что согревает и исцеляет. Огонь, что горит во мне. Ты бушующая река, чьи прохладные воды уносят меня, даруя покой и утешение. Я люблю тебя, Айви. Любовь может быть всесильной, как сама смерть, но ты… Я знаю: ты моя жизнь.

Если бы на пол церкви упала булавка, то в наступившей мертвенной тишине этот звук показался бы чудовищным грохотом, точно обрушилась пирамида из пустых котелков.

Ева оцепенела, не сводя горящего взгляда с Адама.

– И хотя я хотел бы защитить тебя, оградить от жизненных бурь, я не сожалею о твоем прошлом. Ибо оно сделало тебя такой, какая ты есть. Преданной, страстной, храброй, доброй, чудесной. Тебе не в чем раскаиваться.

Последние слова священника прозвучали как удар молотка судьи, вынесшего оправдательный приговор.

Ни один человек не шевельнулся, все затаили дыхание.

– Есть среди нас те, кто думает, будто творить добро – это развлечение, забава, вроде вышивания или стрельбы по мишеням. Есть и такие, кто считает красоту чем-то внешним, забывая, что это качество души. Но добродетель – сущность человека, а не случайный добрый поступок. А потому, стоя перед вами сегодня, я заявляю: Ева Дагган из числа лучших, достойнейших людей, которых я имел честь знать в своей жизни.

Ева медленно, недоверчиво покачала головой. Дыхание ее участилось, словно она боролась со слезами.

– Любовь – это мучительная ревность, бушующий огонь и бурлящий поток. Любовь может быть прекрасным страданием, как сказала мне когда-то одна мудрая женщина. Но та женщина ошиблась в одном: все ответы для нас, Ева, заключены в Первом Послании к коринфянам. В нем говорится…

Миссис Снит резко вскочила со скамьи. Ее щеки заливал багровый румянец, голос дрожал.

– Простите, преподобный. Я чувствую, что должна обратиться ко всем, прежде чем вы продолжите свою речь. – Она взволнованно сжала руки. – Любовь «не радуется неправде, а сорадуется истине». Так говорится в Первом Послании Павла к коринфянам. И правда в том, что благодаря вашим словам я поняла: графиня была верным другом всем нам. Мы обошлись с ней несправедливо. Я хочу попросить у нее прощения и смиренно предложить ей свою дружбу.

Адам застыл, потрясенный не меньше всех остальных прихожан.

Ева царственно кивнула.