Арнаутов догнали у небольшой, но бурной речки — прижали к воде, а когда те кинулись вплавь, перестреляли, словно в тире. Отрядный баш-чауш (или как там у башибузуков зовутся унтера?) — заперся с десятком уцелевших, в деревенской церквушке, выставив в самом большом окне прибитого гвоздями к скрещенным доскам попа-болгарина. Увидав такое зверство, драгуны вконец осатанели, но стрелять по церкви все же, не решались. Арнауты держали подступы к крыльцу под прицелом: трое драгун решившихся сунуться к двери топорами, так и остались в пыли, у ступенек.

Положение складывалось ужасающее. Из окон неслись истошные вопли — прежде чем запереться, арнауты согнали туда деревенских жителей и теперь готовились к неизбежной смерти, распаляя себя похотью, насилием, чужой болью. Болгары кидались к русским, валились в ноги, умоляли — «идите, спасайте!»

Петя хотел было плюнуть на все — «потом отмолю!» — и выбить дверь снарядом из трехдюймовки. Его удержали — «Грех это, Петр Леонидыч, да и нельзя! Внутре, окромя нехристей, болгары, побьете!» Узкие ворота не позволяли массивному «Гарфорду» протиснуться во двор; пришлось, сгибаясь под выстрелами, разбивать ломами и киркой ограду, руками растаскивать обломки каменной кладки. Броневик подъехал вплотную к крыльцу, навел ствол «Максима» на окошко. Петя вывалился из кормового люка, на карачках взбежал по ступенькам и принялся прикручивать к дверным ручкам буксирный трос. В этот момент его и стукнула пуля из кремневого карамультука.

Потерявшего сознание юнкера уволокли под защиту «Гарфорда». Машина дала задний ход, створки вылетели, и осатаневшие драгуны бросились внутрь. Прикладами (нельзя проливать кровь в святых стенах!) вышибли арнаутов из храма и тут же, за оградой, перекололи.

По дороге назад Петя несколько раз терял сознание. Пуля засела в ране и при каждом толчке броневика причиняла юнкеру адскую боль. В бригаде пулю извлекли; рану, успевшую воспалиться, присыпали порошком стрептоцида, после чего фельдшер сделал юнкеру укол антибиотика. Сутки спустя, Петя Штакельберг на борту пакетбота «Молодец» уже плыл в Севастополь уже в Морском госпитале он узнал о представлении к ордену святой Анны и производстве в прапорщики.

* * *

— Раненому герою привет!

Веселый голос доктора вывел его из раздумий. Фаддею Симеоновичу посторонился, пропуская в палату милосердную сестру с подносом. Завтрак — овсяная каша, сдобренная коровьим маслом, чай, ломоть серого пшеничного хлеба. Петя вдруг понял, что зверски проголодался.

— Вот вы и поправляетесь, барин! — голос у сестры был глубокий, грудной. — А то худющий были, чисто кутенок!

— Что вы, Дарья Лавреньтевна, какой я барин… — смутился Петя.

— Дашенька никак не может запомнить ваш титул, барон. — ответил медсестру Фаддей Симеонович Геллер. — Вот и называет, как привычнее.

Медсестра улыбнулась и помогла Пете сесть в постели. Подложила под спину подушку, поставила на колени поднос и встала рядом, сложив руки по-бабьи, под грудью.

«Даша Севастопольская, напомнил себе он. Ныне — законная супруга лейтенанта Красницкого. Петя взял стакан молока и осторожно отхлебнул — так и есть, еще теплое, парное! Зажмурясь от удовольствия, он единым духом выхлебал половину стакана.

— Вы, голубчик, не особо усердствуйте! — посоветовал Геллер. — Нашим сестричкам дай волю, они вас так будут потчевать — в броневик потом не влезете!

Петя вытер рукавом молочные «усы». Действительно, девушки, состоявшие при госпитале добровольными сестрами милосердия, наперебой подкармливали симпатичного прапора. Благо, работы было немного — раненых и больных из Дунайской армии отправляли обычно не в Севастополь, а в Одессу или Кишинев.

— А Дашенька скоро уезжает! — продолжал Фаддей Симеонович. — Ее супруг сейчас на эскадре Истомина. Через месяц, самое позднее, они придут в Петербург, вот верная жена к тому времени как раз и поспеет. Российскими-то дорогами раньше никак не управиться!

А после Федор Григорьевич отбывает за океан, в самую Америку. — добавила Даша. — Указание из Морского министерства ему вышло.

Петя подавился овсянкой.

— В Америку? З-зачем?

— Учить тамошних моряков. — объяснил доктор. — Они, говорят, намереваются отобрать у англичан канадскую провинцию Ванкувер, а чтобы те были посговорчивее — хотят ухлопать Вест-Индскую эскадру вице-адмирала Кокрейна. Очень американцам понравилось, как действовали наши минные катера — и в Варне и недавно, у Мальты. Вот и просят поделиться опытом!

— А за вами, барин… простите, Петр Леонидович, теперь другая сестра будет ходить. — сказала Даша. — Она у нас новенькая, но не сомневайтесь, будет стараться. Да вы ведь с ней, кажется, знакомы?

Петя посмотрел на вошедшую девушку, вздрогнул и густо покраснел. В дверях, одетая в серенькое сестринское платье с косынкой до плеч и белым передником, стояла Сашенька Геллер.

II

Севастопольская бухта. Транспорт «Березань»

Помещение для беседы — или следует назвать ее допросом? — Велесов приглядел заранее. Это была то ли подсобка, то ли подшкиперская: серые стены с красно-бурыми подтеками, ряды заклепок. С подволока капает вода, лампочка свисает на голом проводе, трубы поросли рыжей ржавчиной.

Арестованные переминались с ноги на ногу. Все четверо босы, в кальсонах со штрипками у лодыжек, и тельняшках. У того, что в центре, тельник разорван до пупа.

После разговора с Глебовским, за «подпольщиками» учредили негласное наблюдение. Макарьев раньше состоял на «Котке»; в бою у Одессы он, единственный из машинной команды, остался невредим. Водяницкий добился для него перевода в машинную команду «Казарского», и с тех пор эти двое не вылезали из боевых походов. Еще один поступил в тяжелый дивизион и, как говорили, отличился в Валахии. А неделю назад, ночью, в карауле, ему перерезал горло подкравшийся к русскому стану курд-башибузук.

Двое оставшихся числились в ремонтниках у Глебовского. Узнав об аресте, тот протестовал: «Без ножа режете, Сергей Борисыч! Лучшие слесаря!».

Но Велесов был непреклонен — вопрос слишком важен, чтобы оставлять «на потом». Впрочем, он не собирался устраивать большевикам «подвалы Мюллера» — брутальный антураж допросной был рассчитан больше на психологический эффект.

Арестованных пять дней продержали взаперти. На шестой вернулся из Варны «Казарский»; Макарьева с Водяницким взяли прямо у трапа, к немалому смущению Иконникова.

Велесов перебрал листки в папке, поправил веб-камеру и поднял глаза на полосатую шеренгу. Кто из них главный, Макарьев? Невозмутим, глядит прямо, глаза не отводит. Водяницкий озирается, то и дело, насвистывая что-то революционное. Слесаря — угрюмые, подавленные, стоят, уставясь в пол. У того, что постарше крупно вздрагивают плечи.

— Прямо стоять! В глаза смотреть, кому говорят!

Водяницкий вытянулся по стойке «смирно». Конвойные за спинами арестованных повторили движение, грохнув прикладами о железный пол. Слесаря дернулись, кое-как выпрямились и затравленно уставились на «дознавателя». Макарьев презрительно усмехнулся и сплюнул.