Та вздрогнула, поискала нужную реплику в книге и произнесла последнюю строку Освальда:

– «Вести злые

Ему приятны; что же всем приятно —

Его тревожит»[89].

Мередит вдруг вздохнула, будто проснувшись. Джеймс наклонился вперед. Ее ладонь уперлась ему в грудь.

– «Не ходите дальше.

Он трусости постыдной поддался,

Забыл всю смелость…»

Она играла с воротом его рубашки, голос ее звучал тихо и мягко:

– «…и не хочет видеть

Обид, зовущих мщенье. То, что мы

Доро́гою задумали, на деле

Свершиться может».

Она оттолкнула его на шаг, он схватил ее за руку, чтобы удержать рядом. Она подняла взгляд к его лицу, и слова побежали быстрее:

– «Поезжайте к брату,

Стяните войско, власть над ним примите.

Я здесь вооружусь, а мужу в руки

Отдам веретено».

Джеймс наблюдал за ее губами, пока она говорила, его пальцы все еще сжимали ее кисть.

– «Дворецкий этот

В сношеньях наших помогать нам будет.

Умейте смелым быть – и к вам придет

Послание от милой».

Он крепко прижал ее к себе, и когда их тела соприкоснулись, в ее речи возникла небольшая заминка. Она опустила взгляд, вытащила носовой платок из-за воротника свитера, и Джеймс был, похоже, загипнотизирован тем, как он скользит меж ее пальцев. Мередит сунула платок за ремень его джинсов, задержав руку на его бедре.

– «Тсс… ни слова.

Носите это. Наклонитесь».

Он обнял ее за шею и исступленно поцеловал. Она обхватила его за талию, позволив ему запрокинуть себя назад. Его большой палец провел линию от кончика ее подбородка, перейдя к шее и задержавшись у темной ложбинки в вороте ее свитера, едва не скользнув туда, откуда она достала носовой платок. Мне было жарко, тошно. Голова кружилась. Отчаянно хотелось отвернуться, но я не мог: это было все равно что наблюдать за автомобильной катастрофой. Я так сильно стиснул зубы, что все поплыло перед глазами.

Растрепанные, задыхающиеся и разгоряченные, они оба отступили друг от друга, забыв обо всех остальных.

– «Если б

Мой поцелуй смел говорить, душа

Твоя бы замерла в блаженстве. Думай

О том, что я сказала, и прощай». – Мередит.

– «Я твой до смертных мук». – Джеймс.

– «Мой Глостер милый!» – Мередит.

Он развернулся – не в ту сторону, в которую следовало, и просто вышел из комнаты. Она на миг сжала челюсти, тряхнула головой, посмотрела прямо перед собой и яростно произнесла:

– «Как неравны мужчины! Поклоненья

Вполне ты стоишь, а владеет мною

Безумец жалкий».

У меня по коже побежали мурашки.

Звонок прозвучал как раз вовремя. Я вскочил и вылетел в коридор, но даже там не мог избавиться от ощущения, что Мередит смотрела на меня.

Торопясь поскорее убраться восвояси, я рванул вверх по лестнице, едва не опрокинув студента-третьекурсника с философского отделения. Вены разъедала кислота, под черепушкой копошились пауки. Я уронил книгу, но не вернулся за ней. Кто-нибудь обязательно найдет ее и отдаст мне, ведь на обложке написано мое имя. Добравшись до галереи, я без стука распахнул дверь, захлопнул ее за собой и прижался к ней спиной. Под шиной на носу начал формироваться чих, и я затаил дыхание, испугавшись той боли, которая последует за ним.

– Оливер? – Фредерик стоял у доски с тряпкой в руке.

– Да, – ответил я, выпустив весь воздух из легких. – Прошу прощения, я просто… хотел немного побыть в тишине.

Он улыбнулся мне.

– Понимаю. Почему бы тебе не сесть. Хочешь чаю?

Я рассеянно кивнул, глаза слезились от усилий сдержать чих. Я быстро пересек комнату, стараясь держаться как можно дальше от мела. Фредерик начал возиться с чайником, и я отвел взгляд к окну. Снаружи было мрачно и серо, озеро под тонким слоем льда выглядело тусклым и бесцветным. С такой высоты и с такого расстояния оно казалось затуманенным зеркалом. На мгновение я представил, как Бог протягивает руку, чтобы вытереть стекло рукавом.

– Мед? – непринужденно спросил Фредерик. – Лимон?

– Да, пожалуйста, – сказал я рассеянно.

Джеймс и Мередит до сих пор стояли перед моим внутренним взором, кровь шумела в ушах. Пот выступил на лбу и между лопатками. Мне захотелось распахнуть окно, чтобы порыв зимнего ветра унял внезапную лихорадку, проморозил меня насквозь, пока я не перестану чувствовать что бы то ни было.

Фредерик принес мне чашку, поставленную на блюдце: над ней поднимался пар. Я сделал торопливый глоток. Чай обжег мне язык и небо, но мне было все равно. Я не ощутил даже кислый привкус лимона. Преподаватель ошеломленно посмотрел на меня, и я попытался улыбнуться. Наверное, это смахивало на гримасу, потому что он постучал себя по носу.

– Как оно?

– Зудит, – выпалил я.

Бездумный, резкий, но достаточно честный ответ.

Какое-то время лицо Фредерика ничего не выражало, а потом он рассмеялся.

– Ты, Оливер, поистине неукротим.

Моя улыбка была похожа на треснувшую штукатурку.

– Благодарю вас, сэр, – произнес я.

Он прошаркал обратно к буфету, чтобы продолжить свою чайную церемонию. Я сжал пальцы так крепко, как только мог, борясь с желанием закричать, хотя мое горло все еще болело и саднило после того дня, когда у Александра был передоз. В итоге я с силой сомкнул челюсти и прикусил язык. Жар чая лишил его всякой чувствительности, казалось, он лежит во рту, будто кусок резины.

Мои руки никак не могли найти себе место, так что я потянулся к сумке и начал выкладывать книги на стол: методично, одну за другой. Когда прозвенел звонок, я уже построил пирамиду высотой в шесть томов. Дернувшись, я взглянул на Фредерика. Он, прищурившись, смотрел на маленькие золотые часы у себя на запястье.

– Что такое, все опаздывают? – спросил он.

– Не знаю. – Голос мой прозвучал жестко и ломко. – Александр пока в клинике, а Рен вернется только завтра, но…

– А остальные?

– Не знаю, – повторил я, не сумев подавить вспышку паники. – Они в классе Гвендолин.