выдуманной иллюзии, а, оказалось, ошибся – родился с чужой дорогой на лице!

–У всех художников один и тот же путь? – спросил он с раздражением, не веря собственному сыну. – Вы все арестанты судьбы, в которой лишены выбора?

Защитная реакция, ведь впереди предстоят оправдания, почему бросил его и всех своих детей, а это для него самая тяжкая из всех нош, что он нёс.

–Три символа это и есть выбор! Либо война, либо мир, либо стать посредственным…

–Это не только твой выбор, а каждого человека…

–Когда узнал, что я – твой сын? – повторил художник вопрос, но более резко.

–У меня много детей, – начал он тихо своё откровение, но сразу же поразил. – Больше тысячи!

–Зачем? – не понимал художник, присев на край кровати.

–Да я всю жизнь живу чужими предсказаниями…

–И как же оно звучало? Разбросай по миру тысячи детей? – с сарказмом, но с горечью спросил художник, с отвращением глядя на отца.

–«Художник, рисующий души, никогда не родится, если у него не будет тысячи братьев и сестёр.». Всё лишь потому, чтобы Родиной твоей был весь мир…

–Как узнал, что именно ты должен быть мне отцом?

–Однажды, я покажу тебе место, которое удивит больше, чем весь мир! – заявил громко он. – И ты сам всё поймёшь. Лишь взгляд, и ты увидишь, как я однажды понял, как нужно в нашем мире жить…

«Уже на два вопроса не ответил. Не пора ли закончить диалог?», – но столько мыслей он не может сказать вслух!

–Что с моими братьями и сёстрами? – спросил художник, поднявшись с кровати и, глядя сверху вниз на Иллиана, успевшего сесть в кресло.

–Они ярые сторонники твоего искусства, хоть и не догадываются, почему! – ответил честно он и решил ответить на первый, заданный художником, вопрос. – Я понял, что ты художник за день до того, как ты потерял руки.

–Раньше, чем я? – поразился Арлстау.

–Хоть бросил всех детей, но наблюдал за ними. В тебе проснулась сила! Я её чувствовал – она была в твоих руках! Никогда не видел столько силы в одном человеке, словно ты забрал её у всех, кого встретил за короткую жизнь. Ты не мог проснуться, потому что не был готов к ней! Я не знаю, сколько ты должен был спать, но я разбудил тебя и, как оказалось, зря! Не прошло и часа, как ты лишился всей силы и обеих рук, и в этом лишь моя вина…

Откровение дотронулось до струн души. Цепляют такие слова, несмотря на то, что руки уже вернулись. Арлстау считал их чужими, и от догадок, кому они принадлежат, было неприятно!

–Кто моя мама?

–Умерла при родах.

–А как я оказался в той семье, которая меня воспитала?

–Этого я не знаю, – ответил тот честно.

Привёл художника в чувства, но правда была горькой, царапала душу. Художнику было неприятно узнать, каков его настоящий отец! «Нет, ты мне не отец! Мой отец меня воспитал, мой отец не помнит, что я у него есть!».

–Кто ты такой? – спросил Арлстау тоном, что смотрит свысока.

–Можно сказать, что никто…

Не солгал, но и правда ни о чём не сказала.

–Для чего ты со мной? – надавил художник вопросом.

–Чтобы не был один…

–Ты играешь со мной каждым словом! – воскликнул Арлстау, вспомнив игры Алуара.

На глазах Иллиан стал похож на старика – худого и грустного, беззащитного. Лицо скривилось, стало чёрствым и не изменились его черты, когда начал делиться своей, возможно, и первой, настоящей откровенностью.

–Почти всё, что я рассказал о себе это ложь, – начал он, взяв ноты выше. – Но не всё.

Затем глотнул воздуха и рассказал кусочек жизни:

–Однажды, я приехал в один маленький город. Он был нищий и слепой, ничего не умеющий, ничего не знающий о том, что происходит в мире! И я не стал кричать громких речей, не призывал людей верить в меня. Просто, молча, не бросая слов, начал править этим местом. Это был, всего лишь, маленький кусочек плоти Земли, но он рос, благодаря стараниям одного человека, и стал огромным, а потом и вовсе стал всем континентом. Ты можешь себе это представить?

–Могу.

–Уже через век, для других поколений твои души станут бесценными! Но, лишь через век – душам надо окрепнуть. Пусть у тебя, хоть сильнейшая энергетика в мире, ошибок жизни не избежать. На становление всего нужно время…

–Я творю добро, чтобы искупить грехи, а, что делаешь ты? – задал художник едкий вопрос, на который не нужен ответ.

–Часто о нашу жизнь спотыкаются люди, похожие на нас, и мы наивно радуемся этому, слепо приравниваем их к счастью, но это не всегда так, как мы видим! У каждого человека, рано или поздно, в жизни происходит переломный момент, когда он остаётся один во всём мире, и к нему, как по воле небес, приходит настолько похожий на него человек, что все предыдущие, родные души кажутся далёкими, и всё, кроме пришедшего, примеряет второстепенное значение. Глаза становятся слепыми, уши непослушными, а разум пустым и невесомым…

–Ты говоришь об Анне? – прервал его исповедь художник, не выдержав откровения. – Или о себе?

–Кто-то заходит в жизнь намеренно помочь, а кто-то навредить, – продолжил он, словно не слышал вопроса об Анне. – Любовь приходит к человеку, когда он к ней готов. В переломные моменты жизни, когда весь мир против тебя, когда ты о любви и мысли позволить не можешь, любовь не приходит.

–А что приходит?

–Испытание, а выдуманная любовь становится наказанием. Не пройдя испытание, ты будешь ненавидеть жизнь. Я не желаю тебе этого! Люди любят говорить, что Бог не посылает нам испытаний, которые мы не в силах выдержать. Однако, мало кто их выдерживает и постепенно падает вниз! В переломный момент жизни человек получает испытание, которое на грани его сил, а, порою, и в разы выше этой грани! Человек, либо сдаётся и катится вниз, либо перешагивает свою грань, и после неё он сможет всё…

–Ты справился со своим испытанием?

–Нет.

–То есть, ты катишься вниз?

–Да.

«Неожиданно. А я-то думал, что ты можешь всё!».

–У тебя рана, которая не заживает, у тебя память, которая не забывает! – поставил свой вердикт художник.

«Таким сочетанием опасно владеть.». Чувство беспокойства дотронулось души. Художник всех учил не предавать душу беспокойствам, а сам то не способен противостоять ему, и предчувствие какое-то прорезается, рвётся наружу, но лица его не разобрать, не изобразить. Да и Иллиан произнёс страшную фразу перед тем, как раздался