те, кто на грани. Не будет трясин, и мир станет чище, но я никогда не нарисую душу болота! Вдруг, утону…

–Это всё ради денег, ради безвкусной славы. Твоё имя для них всё! Это то, чем они живут! Это то, о чём люди желают знать и каждый день искать о тебе новые сюжеты…

–Не любят они, когда монеты чисты и честны. Пусть так живут, следующие поколения будут другими – это неизбежно. Я не буду менять чьи-то души. Человек должен сам к этому прийти..Я не пример для подражания, я не аналог чистоты…

Новое способно не допускать ошибки старого, новое способно быть лучше, новое способно вычеркнуть старое…

Обедать решили втроём – никто не был против на словах. Идея – художника, но её воплощение зависело от них.

Вещи были собраны. Осталось лишь нажать на педаль газа – главное, знать с кем путь держать.

Рядом с Иллианом Анна вела себя осторожно. Нет тех слов…

Художник считал это правильным, и то, что Иллиан не пытался красиво завязать с ней диалог, тоже счёл верным решением. Если не желаешь с кем-то говорить, лучше ответить тому незначительной фразой, но художник желал докопаться до сути. Рыл глубокую яму и не жалел своих рук.

«В любом месте мира я не в своей тарелке, а в родном городе в своей, но эта тарелка мне не нравится!». Город Ирон был похож на его родной город, хоть и пытался казаться другим.

Хотел пойти в любимый Анной ресторан, но Иллиан не дал тому случиться.

–Зачем идти туда, где тебе скучно? – раскусил он художника. – В мире миллиарды шоу, лишь в единицах будет весело, нигде тебе не будет интересно…

Они пошли в другое место – более шумное, где легко можно помолчать. Однако, Иллиан лишь больше развязал язык.

Начал с того, что сказал: «Секрет любого языка в звучании!». Воскликнул это, словно иностранец. Всё так и есть – он не из их страны, но раньше он себя не выдавал.

–Пишу стихи в пять строк. Это, как пять пальцев! Шестой был бы лишним, а без пятого что-то не то!

–Надо же! – воскликнул художник сарказмом.

–Пятая строка это шаг выше. Она – недостающий элемент, добавляет простора для рифмы. Это следующий век.

Их обоих поразил его максимализм, но ответил лишь художник, попытавшись спустить того с небес.

–Не увидеть даль, не глядя в потолок!

Тот в ответ прочёл короткий стих в двадцать пять строк, который начал с фразы: «Я, конечно, хочу быть художником, но…». С «но» начиналась вторая строка, а, значит, и следующие строки об этом.

Спустить с небес не получилось, крепко ухватился за облака.

–Чувствуешь очищение от того, что отпустил это из души? – спросил художник, когда тот покончил со стихом, в котором перечислял все тяжести его дара!

–Нет.

–А зря! Чувствуй!

–Ещё, что посоветуешь? – ухмыльнулся отец.

–Язык, на котором мы говорим настолько богат, что звучание способно отразить любой смысл, потому легко отличить, где сарказм, а где лесть, где человек ноет о жизни, где жизнью хвалится…

У поэзии остался лишь один смысл – хранитель красоты. Красивая музыка умеет прикрыть корявые слова, и поэзия ступила на дорогу гибели, но дорога эта длинна – умирать можно бесконечно.

Художник больше бы и слова не сказал, но Иллиан прочёл стихотворение про мысль. Оно показалось художнику глупым, злым, возмутительным, высокомерным, лишённым красоты. Он не мог это оставить без ответа. Особенно, когда в конце стихотворения порезала слух фраза: «Это моя философия!». Услышав, засмеялся и получил жестокий взгляд, но художник его не боялся и уже наплевать, кто такой бродяга Иллиан. Возможно, он, как отец Люмуа – обычный путешественник и каждый день в дороге. Возможно, и другой он человек.

«Ничего в моей жизни не решишь ты!», – ошибочно счёл художник, говоря ему, что думает о стихотворении:

–Знаешь, кто-то завтра проснётся и прочтёт в микрофон свою мысль, чтоб её услышали другие. А потом ещё раз проснётся и озвучит другую мысль, и ещё, и ещё. Если все сочтут это философией, то не буду им противоречить, хоть и с этим я не соглашусь! Мы оба с тобой видели жизнь Данучи, где те же лица, что и у нас, рвут на части нищую планету…

Слова художника заставили напрячься и Анну, и Иллиана, но тот беспощадно продолжал:

–Раньше думал, что философия это вся жизнь, перемены мыслей и взглядов, не огрызки красноречия, а целостное сочинение. Я ошибся. Философия – это, когда ты всё можешь объяснить. Если не можешь, то ты, всего лишь, предполагаешь, а не глаголешь истину…

–Моя мысль не для всех. Взять, к примеру, тебя. – ответил на всё это Иллиан, и уши прислушались. – Ты ведь не сможешь понять, почему для всех моё имя звучит с ударением на третий слог, а для тебя на первый?!

Художник рассмеялся, показав, что ему безразлично на его имя.

–Твою мысль никто не поймёт! Долго придётся думать, а этого никто не любит! Она слишком длинна, никто не пойдёт такой длинной дорогой – мы все любим сокращать пути!

Арлстау намеренно желал убить в Иллиане искусство! Хотел убить едким словом, потому что уже понял, что философия его отца это лёгкий путь в тупик. «Не нужно миру слышать его мысли…» – думал художник, хоть знал, что так поступать нельзя! Нужно оставаться человеком!

Уже сегодняшним вечером пожалеет о каждом слове…

Ответ художнику не поэтичен, не этичен.

–Зачем мне творить для скупых?! – вспылил Иллиан, швырнув тетрадь о стол и растерзав взглядом художника. – Пусть лучше за строкой следят под лупой, чем глупостью планету загрязнять!

–Придумал себе псевдоним, Иллиан? – нежданно вмешалась в их диалог Анна, и в её глазах горела ненависть.

Обратилась к нему, ударив его имя в первый слог, будто бы желала отомстить за то, что назвал её Анастасией. Художник же видел в этом то, что она стоит горой за своего мужчину – поступает так, как он сам бы поступил.

–Зачем мне прославлять чужое имя? Назовусь собой, порадую свой Род! – ответил он, внезапно подобрев, и добавил, с теплом взглянув в глаза Анастасии. – Мы все хотим, чтоб находили нас в великих книгах, а не теленовостях. Все до единого! Все без исключения!

Последние две фразы произнёс, тыча пальцем в просторы стола, но слова, как волною ударили!

–В первом творении ты не прав! – продолжила она. – Думаю, каждый будет счастлив, если узнает, на что способна его душа, и быть художником, рисующим души – дорогого