потому заметно ослабший силами, был избран в сбитенщики. Ему вручен был весь купленный припас как основной фонд капитала. Сделан первый опыт варки сбитня, по всенародной пробе определена лучшая пропорция припасов и сообща положена плата за кружку сбитня (по 1 1/2 копейки). С первого же дня сбитень пошел в продажу успешно. Солдаты пили его во всякое время дня, по возвращении с разъездов, по смене с дневки на коновязи, с часов, после поездок за фуражом и, наконец, «так себе, для удовольствия души». Пили его с хлебом, с булками, которые привозились два раза в неделю артельщиками в счет сбитневой суммы, пили его даже с крутой кашей, и последствия всего этого были очень утешительны: простудами и расстройством желудка начали заболевать реже, прибывающие из госпиталей поправлялись гораздо скорее, чем прежде, несмотря на самую дурную погоду, да и сам наш сбитенщик заметно скоро поздоровел и приобрел румянец на щеках. Вырученные в продолжение недели деньги записывались у сбитенщика в книжку и употреблялись на закупку в городе новых припасов для сбитня. Таким образом мы самоварничали целую осень и зиму без малейшего вреда ни для службы, ни для солдатского кармана: напротив, впоследствии времени оказалось, что большая часть солдат отказывались от раздаваемой им ежедневной винной порции и получали взамен того с артельщика деньги, так что при возвращении из Крыма почти ни у кого не было менее 6 рублей серебром в кармане.

Смешно, может быть, покажется другому слушать рассказы про самовар и сбитень в военное время в виду неприятеля. Но кажется, что какова бы ни была служба, а человеком при ней быть все же не мешает. И ежели по воде Божьей мы не попали под бомбы или под картечь, то все же из этого не следует еще, чтобы нужно было беспрекословно отдаваться на произвол «лихоманок» (лихорадок) и поносов. Да и не осудит, вероятно, самый рьяный служака и в то же время благоразумный человек, если сказать ему даже, что в хорошее время года и, пожалуй, при самой легкой службе для солдата нужно доставить ему разнообразие в пище и случай полакомиться. Не дознано ли физиологами, что на питание человека такое же влияние имеет качество пищи, как и разнообразие ее? Вот почему, когда возможно, варите людям сегодня щи, завтра борщ из бураков, или свеклы (на юге это нетрудно), потом горох или похлебку с картофелем и луком, затем опять щи и так далее. По временам также вместо говядины небесполезно давать солонину; кашу варите то гречневую, то ячневую, то пшенную, то с маслом, то с салом, то с постным маслом; к говядине давайте хрен: крупный крымский хрен мы давали по 1/2 вершка на человека (для верности раздачи).

Однако вместо мудрствования взглянем, что делалось с крымской природой в конце осени и при начале зимы.

Октябрь весь был неимоверно тепел, только странно как-то тепел. Если улыбающееся южное небо по временам грело нас не шутя, то, с другой стороны, мы чувствовали совсем не то, когда не было видно солнца. Бывало, в драповом сюртуке и солдатской шинели наопашь стоишь себе на коновязи, солнце греет, жарко; вдруг набегает облачко из соседнего ущелья, спряталось солнце, и уж холодно, — опять в шинель. Так бывало даже в августе и сентябре. Правда, что в горах что ни шаг, то новый климат; не раз еще в августе у нас покрывалась льдом на палец вода в ведрах от утренников, а между тем дни стояли знойные. Бывало, в четыре часа после полудня выйдешь из-под крыши, чтоб посмотреть, можно ли начинать езду, — нет, еще жара. Пройдешь, однако ж, сто — двести шагов, там тень от соседнего отрога Чатырдага, и даже прохладно, не только что нежарко. Еще забавнее игру тепла с холодом, света с темнотою испытывали мы здесь в конце октября и в начале ноября. Постоянно чрез день делали мы проездки вроде практического похода лошадям своим, и часов в десять утра эскадрон отправлялся рысью и шагом попеременно, верст за пять по каменистой дороге, с тем чтобы с обратным путем всего сделать верст десять хорошего моциона коням.

Случалось, что солнце грело с правой стороны так, что готов был надеть хоть белый китель, и в то же время левое плечо и левая рука с поводьями мерзли от холода. Окончив свои пять верст, мы возвращались уже в двенадцать часов в прекрасный майский день — и это в ноябре.

Впрочем, что удивительного? На южном берегу, в расстоянии верст тридцати от нас, цветут еще розы в это время под открытым небом. Но с 7 ноября начались проливные дожди, предшествуемые двухдневною стужею, как в степи, так и в горной полосе до южного берега. Дожди, перемежающиеся почти ровно через сутки, дожди и туманы, то есть наводнения облаков с гор, дожди и снег мокрый. Бедные кони наши! Навесы вместо конюшен с плетневой крышей, покрытой для большей важности листьями с деревьев, защищают их от дождя так же, как решето. Стоят и дрогнут, бедненькие, под мокрыми попонами, с какими-то сосульками вместо пушистых, так тщательно разбираемых пальцами в обыкновенное время хвостов своих. Стоят с поникшими головами, словно в думах горьких, а под ногами топь черной грязи и целые лужи воды (этому мы успели пособить, устроив деревянные помосты из кольев и жердей), негде прилечь и прислониться, а о постилке и говорить нечего. Каково же полкам, которые стоят теперь в степи под Симферополем и Евпаторией без навесов, без землянок. Там людям иногда на целый эскадрон достается не более двух опустелых татарских сараев, смазанных из кизяка, а лошади стоят среди открытой степи за каменными изгородями, едва лишь по колено возвышающимися над землею. Усердный солдат там, подкладывая своему коню сена, держит свою шинель вроде ширмы, чтобы ветром не разнесло сено прежде, нежели лошадь успеет его съесть! А наши кони мокли, правда, но не мерзли, потому что согревали мы их нарочно ежедневными проездками, и солдат наш не беспокоился над устройством ширмы по нескольку раз в день, чтобы «травить» сено, потому что в горах везде затишья вдоволь.

Землянки и «сборни» наши, устроенные наподобие татарских сараев и мазанок, только пороскошнее, а именно: не с бумажными, но со стеклянными окошками и с русскими печами, представляли не слишком надежную защиту в дождливое время. Если бы не старый постоялый двор какого-то обанкротившегося купца с черепичною крышею да казарма для бывших здесь арестантов, то негде было бы солдату рубашки посушить.

Был