генерально. Адъютант пишет приказы, я подписываю, а вы, господа, исполняете. Только помните, всякий приказ есть царское слово. Так прошу не рассуждать».

И знаете, точно — майор наш после этого для нас уж чем-то невидимым стал. Приказ обнесут — ротные хлопочут, и суд и расправу чинят, а майор все на бумаге, по приказам, «кабинетным образом», знаете… Зато уж к дружине когда пойдут, не то что у простого ратника, а у нашего брата, из образованных, Бог весть отчего, а поджилки так и трясутся.

— Как, неужели он вас никогда и не видел?

— Нет-с, не то! Как же, в воскресенье, например, в обедни всегда его видаем. Даже и подойдет при выходе к каждому: «Вы как? Как ваше здоровье?» — и прочее. А в походе уж, разумеется, не их дело с нами грязь месить; они себе в тарантасе едут с дневки до дневки. После вот, чтобы вам лучше сказать, Харькова ли, Полтавы ли, не упомню, только уж сот пять верст походу мы отбыли, оказалось, что в коляске начальнику попристойнее. Вот они и коляску куплею приобрели. Для благопристойности единственно-с. А Иван Макарыч, адъютант и казначей тож, уж в каком благорасположении у них! Не то что по вежливости просто, а даже дружески, так сказать. Ни за обед, ни за ужин майор без них не садятся.

Да что-с, — продолжал Иван Яковлевич после некоторого раздумья, — такова ли теперь служба! Трудись да хлопочи — что ни старше, то больше! Вот старики так иначе рассказывают. В наше время, говорят, не то что теперь, не всякий в службе наравне с молодежью лямку тянул. Пока еще в караул или на вахтпарад ходил так ходил; а как в подполковники или в полковники поднялся, засел дома, в квартире, и, значит, для строя уж стар, — унизительно несколько, разве только в высочайшем присутствии или на корпусном, например, смотру. А по бумажной части у них тоже читать уж не водилось! Эдак ведь и старым ханжою прослывешь… Не полковничье это дело! Полковник уж всегда барин, хоть бы и не из столбовых, примером сказать, происходил. Его дело почет принимать да подписывать бумаги, а пишут их да читают пусть младшие.

То-то водилось в старину у начальников тех, что поважнее. А подумаешь, ведь и подчиненным-то не легче было в то время. Иному об своем деле, иному по службе нужно объясниться с командиром, ну, точно так же, как бы и теперь. Так что же-с?! Слыхивал я от соседей у нас в уезде, которые давным-давно уже в отставке: ведь, говорят, бывало, иной начальник прямо тебе скажет: «А вот подите справьтесь у адъютанта». Так оно-с и выходило, что все надо было ведаться с адъютантами. Да и важная же это была должность тогда! Знай, говорят, как задобрить адъютанта, и все тебе будет сделано, что ты себе в смирении твоем и пожелаешь! Разумеется, чтобы только не было противно интересам службы. А, например, знаете, как хорош с адъютантом, так все как-то на твою долю: и нарядом куда-либо как будто меньше перепадет, и послужной-то список, — по-нынешнему, полковому, формуляр, — тоже как-то благовиднее представляется. Да сказывают даже, что кто в знакомстве, значит, с адъютантом, то вот был бы случай, а уж наградишка какая, хоть бы плохенькая, тебя не минует по службе. Зато уж неповадно было, коли адъютанту ты не по сердцу!..

Дверь отворилась, и мой человек объявил, что пришел ратник с запискою к своему офицеру. В записке объявлялось, что третья рота, в которой он числился, должна оставить свои залитые землянки и к вечеру занять квартиры в двух соседних татарских аулах.

— Ну, слава в вышних Богу, на земле мир, человецем благоволение! — воскликнул Иван Яковлевич, творя крестное знамение. — Уж как-то мы этот месяц побились да помялись! — Тут он схватил свою шапку, второпях попрощался со мною и выбежал, отказавшись даже повторить еще рюмку вина и закусить паюсной икрой с хлебом.

Был час пятый после обеда. На небе было чисто, и дождь давно уже перестал, только лужи под горою делали еще дорогу не совсем приятною для пешеходов. В длинных охотничьих сапогах, подобрав серые солдатские шинели, бродили мы, несколько офицеров, взад и вперед по дороге, чтобы проветриться после нескольких дней затворничества под крышею незавидных наших помещений. Вдруг из-за кустов на спуске горы показалась толпа людей с ружьями на плечах. То были ратники, переселявшиеся из своих землянок на новые квартиры. Проходящая мимо нас рота нам показалась очень невелика, всего человек 70 или 80. А я помню, они на позицию вступили в числе 150 человек, несмотря на то что слишком уже 50 перед тем оставили в разных госпиталях на походе своем из России. Пожалели, пожалели мы бедных ратников, так долго купавшихся в горных потоках в это время года. И долго и тихо тянулись они нестройной толпою, покамест не скрылись из глаз наших в соседнем ущелье.

Дня два спустя, проходя по нашим стоянкам, я увидел маленький кружок офицеров, разговаривающих с проезжим офицером. Он ехал из какого-то госпиталя, где пролежал более месяца, и теперь отыскивал свою роту. Небольшого роста, стройно сложенный, одетый не без щеголеватости, ни по складу речи, ни по наружности своей он вовсе не был похож на своего сослуживца, недавнего моего знакомца Ивана Яковлевича. На военных стоянках люди знакомятся весьма скоро, не обмениваясь даже никакими вперед задуманными фразами. Мы поговорили с четверть часа, и я сообщил ему, в каком жалком положении я видел недавно одну из рот его дружины, прибавив к этому сожалению, что по весьма простительной недогадливости еще неопытных в горном кочевье воинов нашего отряда роте этой досталась такая горькая доля — стоянка на позиции.

— И другие роты, не думаю, чтобы были все в лучшем положении, — сказал мне Муромский, ополченский офицер. — Беспокойства и холод всегда легче с рук сходят тем людям, у которых больше сил в запасе; а как с выходом из Малороссии, где еще на походе кормили ратников на вольных квартирах, они и позабыли, что такое всегда быть сытым от обеда, да и водку видели разве только в большие праздники, так нечем было и приготовиться к трудной непривычной жизни. — Тут Муромский посмотрел на часы: было уже за полдень. — Однако мне надо торопиться, — продолжал он: — Быть может, когда-нибудь увидимся, — сказал он, наскоро пожимая каждому из нас руку, проворно вскочил в свою маленькую тележку, запряженную парой русских рысачков, кивнул головою и уехал.

Тут я невольно вспомнил,