Нет.

Жизнь, которую он предложил, многим показалась бы сказкой, но для меня стала бы кошмаром. Дрожь пробежала по моему позвоночнику, когда я представила себе, как вечно разбираю заботы Небесной империи, а тяжесть короны с каждым годом становится все больше. Бесконечная борьба за благосклонность и власть, беспокойные и осуждающие взгляды – ожидание своевременного появления наследника. Превращусь ли в сварливую императрицу, угодив в ловушку такой жизни? Сколько времени потребуется, чтобы наша любовь омрачилась? Сколько – до того как она превратится в обиду, а затем… в ненависть?

Я отстранилась, чтобы посмотреть в его красивое лицо, в эти темные глаза, настолько дорогие мне. Выдержит ли мое сердце еще один удар? Каким-то образом мне удалось заговорить сквозь смятение, которое разрывало меня на части.

– Я не могу выйти за тебя. Не могу здесь жить. Я не была бы счастлива и сделала бы несчастным тебя.

Он некоторое время молчал.

– Я твержу себе, что прошлое не имеет значения, что не стоит завидовать мертвым. Однако, видя вас в роще госпожи Сихэ и то, как ты скорбишь о нем, невольно задаюсь вопросом: выбрала бы ты его, останься он жив?

Раньше я думала, что это невозможно, но отчаяние выдернуло меня из печали. Я не могла отрицать, что мои чувства к Вэньчжи стали гораздо глубже. Не могла унять эту боль в груди, когда думала о нем, острую боль утраты.

– Он не должен был умирать, тем более – за меня, – глухо сказала я.

– Вряд ли он пошел бы на это ради кого-то другого. – Ливей изучал мое лицо. – Не вини себя в его смерти. Не цепляйся за страдание, отбрасывая все прочее в сторону, думая, что не заслуживаешь счастья. Он хотел, чтобы ты была счастлива.

Тогда он должен был выжить.

Я заставила замолчать невозможную, неблагодарную мысль. Когда же посмотрела в лицо Ливею, боль в моей груди усилилась. Было бы так легко унять наши страдания одним словом, прикосновением, обещанием. Но это было бы неправильно; ложь не исцелила бы то, что во мне сломано, – если вообще хоть что-то могло. В моем сердце нет места для любви, пока оно переполнено горем. Слезы застряли у меня в горле. Развернувшись, я зашагала со двора, не смея обернуться. Конечности дрожали, а по коже бежал холодок.

Страшно отказаться от будущего, погрузиться в одиночество, в неизвестность. Но такова была моя жизнь, и я принимала ее… тьму, боль и все прочее. Если однажды заглянул смерти в лицо, каждое последующее мгновение – уже победа: новая надежда, новое начало. И я больше не боялась.

Глава 37

У моих ног прыгала маленькая крольчиха, ее мех блестел, как чистейший белый нефрит. Согнувшись, я взяла зверька на руки. Когда же нежно погладила по голове, крольчиха прильнула ближе, ее длинные уши прижались к телу.

Я несла ее, пока шла к своему дому, что уже оправился после разрушения. Крыша ярко сияла серебром, треснувшую черепицу заменили. Исчезли следы ожогов на каменных стенах, а сломанные перламутровые колонны снова стали целыми и теперь гордо высились над землей. Если бы только другие раны, нанесенные тогда, так же легко исцелялись.

Двери распахнулись, появились мои родители. Мама сменила привычный белый халат на ярко-розовый, перевязав его на талии сиреневым поясом. В волосах, как обычно, красовался алый пион. Они подошли ко мне, и их теплые улыбки раздавили комок в моей груди.

Отец кивнул на крольчиху, уткнувшуюся носом мне в сгиб локтя.

– Я решил, что на время твоего отъезда маме потребуется компания.

– Меня заменил кролик? – оскорбилась я и все же засмеялась.

Прилипший ко мне холод понемногу оттаивал.

– Кролик поспокойнее, – улыбнулась мама.

Я не могла не согласиться.

– Как ее зовут?

– Юту. – Мама начертила в воздухе иероглифы.

– Нефритовый кролик. Ей очень идет. – Рубиново-красные глаза зверька остановились на мне, когда я снова погладила его по голове. Когда же поставила на землю, крольчиха немного поскакала вокруг матери, прежде чем упрыгать в лес.

Войдя во дворец Чистого света, я обнаружила перемены: деревянный столик в коридоре, шелковые ковры ярких оттенков вместо тех, что обгорели при пожаре. На стенах висели свитки с изображениями лошадей и солдат, рядом стояли фарфоровые вазы со свежими цветами османтуса. Это папа собрал их для матери?

Отец шел рядом со мной, неся лук Нефритового дракона за спиной с ловкостью истинного солдата. Сила оружия коснулась моего сознания: скорее мягкое приветствие, чем нетерпеливый рывок, как в прошлом. Он не шел ко мне в руки, радуясь своей участи. И, несмотря на боль в груди, я ни о чем не жалела.

– Отец, к тебе вернулись силы?

Он развел, а затем снова согнул пальцы.

– Немного. Мне стало проще натягивать лук, хотя это все равно что взбираться на крутой холм. – Кривая улыбка расползлась по губам. – Пусть здесь в нем и нет особой необходимости, приятно снова его обрести.

Если бы лавр уцелел, то мог бы ускорить выздоровление папы, как и мое. Но дерево исчезло, превратившись в ничто, после того как потратило последние силы на мое возвращение. Я взглянула в окно, выходившее на османтусовый лес, пустое место, где когда-то возвышался лавр.

– Где Ливей? – наконец не утерпела и спросила мама.

– У себя дома, как и я у себя. – Я больше ничего не добавила.

– Это было твое решение? – В голосе отца проскользнула опасная нотка.

– Да, – поспешно заверила я. – Хотела вернуться домой. Он не виноват.

– Тебе всегда здесь рады. – Мама помедлила, прежде чем добавить: – Ты же снова к нему пойдешь? Я думала, ты и Ливей… – Она осеклась и обменялась с отцом тревожным взглядом.

– Нет, Ливей взойдет на трон. А я… нет.

Мать больше ничего не сказала, просто обняла. Я закрыла глаза, чувствуя, как тяжесть внутри меня уменьшилась. О, я радовалась, что стою здесь, что мои родители и наш дом снова невредимы. Но внутри поселилась боль; мне нужно было исцелиться. Я понятия не имела, как это сделать, но явно не став Небесной императрицей и живя чуждой мне жизнью.

Возвращение домой далось мне так же легко, как рыбе, нырнувшей в воду. Все было так, как я помнила… и в то же время нет. Иногда я вскакивала в постели, сонная, в холодном поту и с застрявшим в горле криком. Почти ожидала услышать твердые шаги Пин’эр по коридору. Когда скрипела дверь, я оборачивалась, сердце билось от несбыточной надежды, что это она, а потом я вспоминала, что ее больше нет. И все же было утешением знать, что часть Пин’эр навсегда останется здесь, переплетенная с нашими воспоминаниями.

Были и хорошие перемены. Наконец-то я осуществила свою заветную мечту – прогулялась с отцом по османтусовому лесу, и мы втроем вместе поели. Говорили о совершенно обыденных вещах: что готовить дальше, чем еще украсить дом, какие цветы посадить, – и это было музыкой для моих ушей. Я начала заниматься стрельбой из лука. Мы ставили мишени в лесу, и отец поправлял мне позу, то, как я держала оружие, выпуская стрелы. И если он где-то, по моему мнению, ошибался, я молчала, как любая послушная дочь, по крайней мере пока. Такие мгновения были действительно драгоценны, и хотя они не до конца заполняли дыру в моем сердце, но закрывали ее другими способами, даря иное счастье, чем то, что было утрачено.

Иногда по вечерам я выполняла обязанности матери, зажигая каждый фонарь вручную, радуясь тому, что работа отвлекла меня и можно предаться своим мыслям. Когда каждый фонарь вспыхивал, я представляла себе, как свет Луны озаряет мир внизу, а смертные поднимают головы к небу.

В те ночи я не боялась остаться наедине со своими воспоминаниями – они засыпали. Ибо свет в глазах моего отца, когда он смотрел на мать, ее ответная улыбка – все это наполняло меня радостью и невыразимой болью. Что бы я себе ни твердила, я не могла не тосковать по такой же любви. Любви, которую я презирала, отвергла и уничтожила.

Пролетел год, затем – еще один, пока