Отделилась от скорлупы своего тела, воспарила над головой. Такая легкость, такое спокойствие. Любовь без боли, радость с печалью и обещание бесконечности. Я посмотрела на хаос передо мной. Вэньчжи. Уганг. Разбитые останки тех солдат.

Ливей издал крик, который вырвал бы сердце из моей груди, если бы только оно продолжало биться. Голова отца склонилась от горя, он обнял мать – ее плач звенел в воздухе, слезы катились по щекам. По земле пробежала дрожь, фонари вокруг нас внезапно вспыхнули, ярко засветив. Луна с нетерпением проснулась, чтобы поприветствовать свою хозяйку после столь долгого отсутствия.

Мать вырвалась из объятий отца и встала рядом со мной на колени, схватила меня за руку. Слезы катились по ее лицу, падая на увядшие корни лавра.

– Синъинь, – снова и снова плакала она в горестном напеве утраты.

Что-то блеснуло, ручеек яркого золотого сока заструился из обрубка дерева. Он пронесся между обугленными щелями, пролился на землю. Та замерцала, тепло разлилось в воздухе, словно порыв летнего ветра, – неведомая сила втягивала меня обратно в тело, боль и горе снова вцепились в мое сознание с мучительной ясностью.

Я судорожно вздохнула, резко выпрямилась. Мои глаза встретились с глазами матери, широко распахнутыми от шока и недоверия, за мгновение до того, как она обняла меня, крепко прижав к себе. Покалывающее тепло разлилось по плоти, растеклось по венам. Через ее плечо я увидела, как осыпались остатки лаврового пня; его некогда блестящий сок стал коричневым и развеялся, как песок, по телу Вэньчжи. Он не хрипел; так и лежал, неподвижный, словно камень.

– Он?.. – Я боялась договорить.

– Он ушел, – хрипло сказал Ливей.

– Почему? Почему он, а не я? – выпалила я.

Мой разум уже собирал фрагменты воедино. Каким-то образом мамины слезы оживили лавр. У него оставалось достаточно сил, чтобы спасти одного из нас, и он выбрал меня. Повиновалось ли дерево приказу богини Луны или это был его прощальный подарок мне? Все эти годы я играла под сенью лавра, возможно, он тоже меня знал.

Но даже когда во мне снова запульсировала жизнь, я посмотрела на Вэньчжи и поняла: часть моей души осталась мертвой, и никакая магия в мире не могла вернуть ее обратно.

Глава 36

Уганг был мертв. Его армия сгинула. Несмотря ни на что, даже такое недолгое правление успело оставить шрамы, и некоторые из них были настолько глубокими, что могли никогда не зажить. Было бы ему приятно узнать об этом? Думаю, да. Он обессмертил себя тем образом, который ценил больше, чем дарованные ему бесконечные годы, растраченные на месть и ненависть. Уганг этого не заслужил; он заслуживал того, чтобы его забыли, втоптали его имя в пыль вместе с телом. Что до меня, то я выбросила бы его из головы, ибо он был недостоин стоять там, рядом с теми, кого я потеряла, кого все еще оплакивала с каждым вздохом.

Я оглядела зал Восточного света. На помосте в гробу из прозрачного хрусталя лежало тело Небесной императрицы. Она погибла в бою – смертью героя, и в ее честь уже слагали песни. Когда сегодня я преклоняла колени перед телом, то впервые искренне выражала ей уважение этим жестом.

Ее великолепное серебряное парчовое одеяние было расшито золотыми фениксами с радужными хвостами – всплеск цвета в море белых скорбящих, словно зима опустилась на зал Восточного света. Корона из жемчуга и золотых перьев блестела на волосах – неужели та самая, которая так пленяла мое детское воображение? Руки были скрещены на животе, ногти блестели на фоне бледной кожи. Искусный мастер так разукрасил ее лицо, что щеки сияли, а закрытые веки покрывала блестящая пудра. Она выглядела прекрасно, потому что вечный сон снял с лица вечное напряжение. Или, может быть, я увидела ее теперь другими глазами: кем она была, кем могла бы стать, пойди жизнь по другому пути.

Как странно было ощущать непривычную жалость по отношению к ней. Небесная императрица угрожала моей матери, заставляла меня бежать из дома, презирала и строила интриги при каждом удобном случае. Она разлучила нас с Ливеем, послала бы меня на смерть, не колеблясь ни секунды. Я боялась ее, отвергала и даже презирала. И все же она была матерью Ливея и тоже любила его. Теперь, когда правительница умерла, все наши разногласия казались пустыми, как погоня за тенями в ночи. Я никогда не смогла бы полюбить ее, но и не находила в себе сил ненавидеть, что бы она ни сделала.

Рядом со мной пошевелился Ливей. Он сидел прямо, расправив плечи и высоко подняв голову перед нескончаемым потоком скорбящих, пришедших отдать последние почести императрице. Его мать гордилась бы им, он не выказал ни тени слабости.

Я протянула руку, желая утешить Ливея, но под тяжестью всех этих глаз, прикованных к нам, отпрянула. Меня сдерживала не клятва, данная его матери, поскольку та потеряла силу в тот день, когда императрица напала на меня. Было что-то еще… неуемная боль в груди с того дня на луне.

Здесь присутствовал и Небесный император, на сей раз без короны. На лбу его была белоснежная траурная повязка, такая же, как у Ливея, и ее длинные концы свисали на спину. Я впервые увидела императора после того злополучного празднования его дня рождения. Раньше я восхищалась нестареющим лицом, а теперь оно было искажено печалью, тело сгорбилось, как будто утратило нечто жизненно важное. Странно, что смерть жены так повлияла на него, ведь раньше он, казалось, никогда не испытывал к супруге особой привязанности. Возможно, мы начинали ценить что-то лишь тогда, когда теряли. Я прогнала эту мысль, острая боль пронзила меня до глубины души.

Император и Ливей поднялись на ноги и размеренным шагом подошли к возвышению. За ними следовала Чжии, сводная сестра принца. Похороны были семейным делом, собирали вместе даже разлученных. Они встали на колени перед гробом, прижались ладонями и лбом к земле: раз, два, три. Последний поклон – императрице. Когда Ливей поднялся, он воздел руки, и его сила осветила гроб. Тот поплыл в небо, туда, где лежали духи умерших небожителей, в восстановленные Небеса божественной гармонии. Пока мой взгляд следовал за гробом, вырвался поток сверкающих искр, приняв форму огненного феникса, который взмыл вместе с ним в небеса.

Церемония завершилась, скорбящие окружили Ливея, некоторые кивнули мне в знак признательности. Мое присутствие смутило их: то, что я сидела с императорской семьей, несмотря на отсутствие официального положения. В эти дни чужое внимание беспокоило меня меньше всего, мой разум уже увлекся более важными вещами – задержался на драгоценных воспоминаниях, прошлых сожалениях и лицах павших. Они будут преследовать меня до конца моих дней.

Следующие недели прошли как в тумане. Ливей предложил мне отдельные покои, но я предпочла остаться в своей старой комнате во дворе Вечного спокойствия, напротив его. Возможно, надеялась обрести прежнее душевное равновесие, вернуть часть утраченного. Когда-то это место стало мне убежищем, но теперь его стены с каждым днем все теснее сжимались вокруг меня, а воздух душил ароматом цветов. Кошмары вырывали меня из сна, я рывком садилась на постели, дрожа, в поту, пытаясь прогнать воспоминания: о пламени пера, что текло по венам, об обжигающем холоде кожи Пин’эр, о безжизненном теле принца Яньмина… и о свете, угасающем в глазах Вэньчжи.

Небесный император не вернулся ко двору. Он остался в своем дворце и редко принимал посетителей. Держал ли еще траур или оправлялся после заточения в руках Уганга? Я сомневалась в том, что с ним тогда хорошо обращались, что его гордость когда-нибудь оправится от такого удара; что он был заложником того, кого презирал как простого смертного. Бремя правления в большей степени легло на Ливея, требовалось вырвать империю из когтей террора, восстановить пошатнувшиеся союзы и все, что было разрушено.

Его заботы были велики, обязанности – обременительны. Быть монархом – или по меньшей мере хорошим монархом –