— Не могу избавиться от ощущения, что всему причиной его дочь, — сказал он. — Если, конечно, жертва номер три — это она. В таком случае наш Коптильщик отклонился от обычной линии поведения. Но почему? В первых двух случаях он сжег тела, однако не стал обезображивать их до неузнаваемости. В третьем уничтожил подушечки пальцев, подошвы ног, не говоря уже о том, что отрезал голову. Как будто специально для того, чтобы тело нельзя было опознать.

— И при этом оставил рядом водительские права…

— Зачем ему это? И то и другое? — спросил Куинн.

— Может, первое — это часть истязаний, — предположила Кейт. — Как часть деперсонализации. Он обезобразил ее до неузнаваемости. Ему наплевать, узнаем мы или нет, кто она такая, и поэтому оставляет рядом права, как будто хочет сказать: «Эй, посмотрите, кого я убил!» Возможно, хотел, чтобы в последние мгновения жизни жертва ощущала себя никем. Чтобы она умерла, думая, что потом никто не опознает ее, никто не потребует тело, не станет оплакивать…

— Возможно, — согласился Куинн. — Но, возможно, отклонение от обычной линии поведения произошло потому, что он лично знал Джиллиан. Если мы, например, сумеем разработать версию с охранником, который обитал в том же жилищном комплексе, что и она, тогда мы сможем предположить, что убийство тех двух проституток — его рук дело, что он убил их ради практики, проецируя на них свое отношение к Джиллиан. Но это его не удовлетворило, и тогда он убивает ее. Более того, входит во вкус и оставляет себе ее голову, потому что хочет ею обладать. Или же убийца оставил себе голову потому, что убитая — не Джиллиан, но он хочет убедить нас в том, что это она. Потому что водительские права — ее. Но если тело принадлежит другой женщине, то откуда оно у него? — продолжал рассуждать Куинн. — Насколько нам известно, никаких похищений не было. Прошло уже несколько дней, и никаких телефонных звонков, никаких требований выкупа. По крайней мере, нам о таковых неизвестно. Бондюран не разрешает прослушивать его телефон. Кстати, еще одна странность в его поведении.

— Но если Джиллиан жива, то где она? — спросила Кейт. — И какое имеет отношение к происходящему?

— Не знаю. И главное, нет никого, кто знал бы Джиллиан и хотел бы рассказать нам хоть что-то. Признаюсь честно, меня не отпускает какое-то неприятное чувство.

— Может, тебе стоит обратиться к врачу? — предложила Кейт, глядя, как он машинально потирает живот. — Ты постоянно это делаешь.

Куинн тотчас прекратил.

— Ничего страшного, мелочи.

Кейт покачала головой.

— Думаю, у тебя там язва размером с блюдце. Но ты же не хочешь в этом признаться. Разве у всемогущего Куинна могут быть проблемы со здоровьем? Ведь это тотчас разрушит мистическую ауру вокруг твоего имени. Низведет до уровня Супермена с его слабостью к криптониту… Нет-нет, этого нельзя допустить!

Кейт хотела спросить, разговаривал ли он с кем-нибудь из службы психологической поддержки, но передумала, зная, что ответа не дождется. Потому что любой агент, расследующий случаи вроде этого, мог пристроиться к очереди, ведущей в кабинет психотерапевта, и никто даже не обратил бы на это внимания. Нервные срывы и депрессии — норма для их отдела. И все это прекрасно понимали. Даже у человека со стальными нервами поедет крыша, если каждый день иметь дело с преступлениями одно чудовищнее другого, копаться в трупах жертв или темных душах убийц. Конечно, поедет, если каждый день видеть страшную изнанку окружающего мира и принимать решения жизни и смерти, основываясь на зыбкой теории: собственном знании человеческого поведения. Но Джон Куинн никогда не признается, что эта ноша давит на него тяжким бременем. Легендой можно стать лишь будучи несгибаемым. Распишись в собственной слабости, и легенде конец.

— Джон, можно подумать, что пули сами отскакивают от тебя, — мягко произнесла Кейт.

Он улыбнулся, как будто ему с ней смешно и весело, однако упорно отказывался посмотреть в глаза.

— Ничего страшного.

— Как скажешь, — сказала Кейт. Если ему самому наплевать на свое здоровье, — это его проблема или проблема какой-нибудь женщины там, в Виргинии. Ее это не касается. — Лично я хочу выпить. Может, тебе дать что-нибудь, прежде чем ехать в отель? Я имею в виду, от боли в желудке. Например, «Маалокс». Или упаковку «Тамса», чтобы жевать по дороге…

С этими словами она направилась в кухню, мысленно отругав себя за то, что позволила ему задержаться. Впрочем, это что-то вроде благодарности за участие, а он ее заслужил. Кроме того, ему явно не помешало бы чего-нибудь выпить.

Нет, она прекрасно понимала, что пить он не станет. Для него это болезненная тема: алкоголизм — не только бич его семьи, но и бич профессии. И даже если он не против утопить в алкоголе напряжение, досаду, злость — а они часть его работы, — слишком велик риск утонуть самому.

— Прекрасный дом, — произнес Куинн, шагнув вслед за ней на кухню.

— Я купила его у родителей, когда они решили перебраться в Лас-Вегас.

— То есть ты действительно вернулась домой?

Из груды осколков, в которые превратилась ее жизнь в Виргинии, Кейт вернулась в полный теплых воспоминаний дом. И даже если рядом не было близких людей — впрочем, Куинн сомневался, что они бы захотели ее выслушать, — дом восполнил эту зияющую пустоту. Он помнил, какая она была тогда, когда ее жизнь в Куонтико потерпела крах, — вздернутая и растерянная одновременно. Ему до сих пор было больно об этом думать. И то, что они пережили вместе, связало их незримой нитью, которая проникла глубоко в его душу. Увы, не настолько глубоко и не настолько крепко, чтобы выдержать груз осуждения, неодобрительных взглядов и самобичевания Кейт.

Он всегда замечал ее женственность, ранимость. Впрочем, мало кто из тех, кто знал Конлан, мог заподозрить, что она нуждается в опоре и защите. Наоборот, людям бросались в глаза другие вещи: ее несгибаемость и сила духа. Но за этим фасадом пряталась другая Кейт, мало похожая на железную леди, которую привыкли видеть окружающие.

— И как ты теперь?

— Ты о чем? — Кейт повернулась. Она явно не поняла его вопроса. — Я устала. Расстроена. Потеряла свидетельницу.

Куинн подошел ближе и положил ей на губы палец.

— Я имел в виду не этот случай. Прошло пять лет. Как ты теперь?

Сердце в груди у Кейт учащенно забилось. Ответ на вопрос Куинна комком застрял в горле. Пять лет. Первый год запомнился острой болью, такой острой, что ей было трудно вздохнуть. Второй — тем, что она, как после инсульта, заново училась ходить и разговаривать. Затем прошли третий, четвертый и пятый. За это время она сделала новую карьеру, обжилась, немного попутешествовала, и жизнь потихоньку вошла в наезженную колею. Но ответы, что тотчас пришли на ум, были совершенно иными.

«Как ты теперь? — мысленно повторила она. — Да никак, отгородилась в своем мирке и живу в нем одна». А вслух произнесла:

— Давай не будем играть в эти игры. Если бы тебе на самом деле хотелось знать, ты бы уже давно спросил, не дожидаясь, пока пройдет пять лет.