в виде свечей. Но после того, как мы поговорили с врачом в хосписе, выяснилось, что получить свечи все-таки возможно. Нам в очередной раз пришлось побегать, чтобы достать необходимое.

Зато свечи помогли! Ненадолго…

Больше тревожил недостаток жидкости в организме. У Майка в шее не осталось (или почти не осталось) сил. Его голова падала на бок, и ее приходилось постоянно поддерживать множеством подушек. Поднимать и регулировать его кресло несколько раз в час стало еще сложнее, Лоре нужно было держать его за голову, пока я поднимал его. Носить шейный бандаж он бы не смог, тот душил бы его и раздражал кожу. И это повлияло бы на маску. Ему нужна была жидкость.

Я просил врача срочно поставить ему капельницу с физраствором для внутривенного введения жидкости. Врач сопротивлялся этой идее. Казалось, врачи считали, что дни Майка все равно сочтены и нет смысла продлевать его страдания. Предполагалось, что мы должны дать ему достойно уйти из жизни. Нет. Нет и еще раз нет. Майк мучался от жажды. Аппарат для дыхания тоже осушал его, он страдал от сухости в горле. Ему просто нужна была жидкость. Мы втирали ему в губы маленькие кубики замороженного кофе, чтобы дать ему хоть немного влаги.

Наконец медсестра принесла антибиотик от инфекции. Хотя нам казалось, что будет непросто найти у Майка неразрушенную жизнеспособную вену, ей все-таки удалось вставить канюлю. Как только в кровь Майка начала поступать жидкость, он заметно оживился. Это работало! Я опять спросил, нельзя ли, раз канюля уже вставлена, ввести после антибиотика физраствор. У медсестры была капельница с физраствором в машине, но без разрешения врача она не могла ее употребить. Я снова повторил тот же разговор с врачом.

Я вышел, прижимая к уху раскаленный телефон, и молил о помощи. Мне хотелось кричать: «Вы должны это позволить! Вы убиваете моего брата!» Я готов был кричать в голос. Физраствор уже был здесь, и при этом просьба позволить медсестре его использовать встречала такое сопротивление. Просто немыслимо. Наконец мне удалось уломать врача, и я кинулся в дом, чтобы показать медсестре поднятый вверх большой палец.

Проблема с капельницами в том, что нельзя постоянно колоть лекарство в одну вену. Время от времени медсестры вынуждены были переставлять канюлю. Они меняли руки, меняли вены и вкалывали Майку новую порцию физраствора. И с каждым разом ему становилось лучше. Он стал много живее.

Был вечер вторника. Я задержался немного дольше обычного. Когда я обнял Майка на прощание и сказал: «Я тебя люблю, братик», он опять нашел в себе силы прижаться ко мне головой. Я пришел домой примерно в полдевятого, очень усталый. Сгреб какую-то еду и сел смотреть что-то бессмысленное, просто чтобы отвлечься. Заснул.

Утром в среду я отправился туда снова. Между нами было пятнадцать минут на машине. Я как раз отъезжал от дома, когда получил сообщение от Лауры.

«Ты скоро будешь?»

Я послал короткий ответ, что буду через десять минут, и подумал, что у нее была тяжелая ночь и она очень хочет спать. Я успел.

В ответ пришло одно слово: «Скорее». Я не знал, что это значит, и решил, что ей надо с чем-то помочь. Может, Майку нужно в туалет. В то время для этого уже требовалось участие двоих. Какова бы ни была причина спешки, я поднажал и приехал, насколько мог, быстро. С визгом притормозил у двери и кинулся внутрь.

Лаура ждала меня у двери в гостиную. Папа и Стори были на кухне. Мама Лауры тоже была здесь.

«Майк не реагирует», – сказала Лаура глухим голосом.

В тот момент я даже не понял, что это значит, но поспешил в гостиную и увидел Майка. Он был в маске, аппарат для дыхания работал, обычная башня из подушек подпирала его голову. Он не шевелился, его глаза были открыты. В моей голове мелькнула мысль, что он еще не проснулся. Он несколько дней не мог закрыть глаза и стал спать с открытыми.

«Майк!» – мягко позвал я. Потом чуть погромче: «Майк?» Мне все еще казалось, что он просто крепко спит. Я позвал его еще громче, перешел на крик. Потом обернулся на Лауру и на ее лице прочел те чувства, которые быстро поднимались во мне самом.

Страх. Паника.

«Вызвать скорую?» – спросила Лаура.

Я отчаянно закивал: «Да!»

Скорая приедет и сделает что-нибудь, чтобы он проснулся, говорил я себе. Я не знал, что именно можно сделать, но был уверен, что они знают. Может, капельницу или еще что-то. Я не знал.

Папа услышал мой голос или, вернее, услышал что-то в моем голосе, когда я кричал: «Майк!» Он вошел в гостиную и в отчаянье смотрел на сына. Беспомощно. Со страхом.

«Майк не реагирует», – сказал я и увидел, как кровь отливает от его лица.

Папа отодвинул меня в сторону, чтобы видеть младшего сына. «Нет!» – зарычал он с невообразимой болью, недоверием и протестом в голосе.

Потом начал повторять снова и снова: «Майк!» Мы все пытались разбудить Майка.

Бригада приехала быстро. Спокойный и уверенный врач быстро вбежал в дом. Он задавал быстрые четкие вопросы, одновременно делал Майку ЭКГ и проверял его пульс. Он был слабым, но был. Майк был все еще жив. Все еще там. Шумно подъехала машина скорой помощи в мигающих синих огнях.

Они захотели переложить его на пол, чтобы оказать ему помощь. Он уже и так сидел на ремнях от подъемника, так что, пока Лаура расстилала на жестком полу одеяла, я подключил подъемник и начал опускать его со стула. Я опустился на коленях на пол и баюкал Майка на руках, опуская его вниз. Но мне казалось, что этого не надо делать. Майк уже много месяцев, а может быть, и год, не лежал на ровной поверхности. Я был уверен, что выпрямить его, положить на твердый пол – плохая идея, независимо от того, насколько важна процедура, которую ему собирались сделать. Я знал, что это усугубит его страдания и боль. Должно было быть другое решение. Я объяснил, что думаю, и принялся усаживать Майка обратно в кресло. Им придется все делать в этом положении.

Так они и делали.

Недолго.

А потом он умер.

Я оказался в кошмарном сне, где все мои худшие страхи сбылись. Я был раздавлен.

Я вышел на улицу и позвонил Мэнди. Я не мог говорить. Но она все поняла и сразу же примчалась.

Там в доме все еще работал аппарат для дыхания. Он все еще