он до сих пор использовал. Это относится, например, к понятиям целого и части, которые в литературе, в дискуссиях употреблялись и употребляются в самых разных смыслах. Напомню, что один из разделов «Логических исследований», который сам Гуссерль впоследствии оценивал наиболее высоко, называется «Целое и часть». Но данные категории, перспективные для будущей феноменологии, в разбираемой главе ФА встречаются очень редко (См. 7716–21). Сомнения в том, что именно разумеет Гуссерль, используя тот или иной термин, могут касаться и введенного им самим и уже разбиравшегося необычного понятия «коллективное объединение». Поскольку же в IV главе речь как будто бы будет идти о понятиях математики (большинство из них здесь все же осмысливаются как понятия философии), Гуссерлю было важно также разобраться в смысле понятия самого «понятия», что помогает ему также провести различие между терминами «коллективное объединение» и «множественность», которые кому-то, говорит он, могут показаться тождественными.

Когда мы употребляем понятие множественности, продолжает свои размышления Гуссерль, то все-таки имеем в виду не процедуры коллективного объединения, а само «коллективное целое» (das kollektive Ganze). Первое, то есть коллективное объединение, презентирует «абстракт» (das Abstraktum), который «лежит в основе всеобщего понятия множественности или коллективного целого, тем самым составляя “значение” имени “множественность” (Vielhalt) в логическом смысле; но это “значение” ещё не определяет всего логического содержания данного имени. Целостное понятие, которое ему соответствует, это понятие какого-то “Нечто, которое является моментом коллективного объединения”. При таком толковании понятие коллективного объединения является существенной составной частью понятия множественности; но они не тождественны друг другу» (7815–23).

Что-то подобное, отмечает Гуссерль, имеет место в случае других всеобщих имен. Например, мы говорим о человеке как таковом. Это значит, что мы обладаем понятием «какого-либо Нечто», которое обладает такими-то и такими-то признаками. В словоупотреблении здесь есть двусмысленность: понятие «человек» – это одновременно и всеобщее, и абстрактное понятие. Когда «выдающиеся (hervorragende) психологи» (так в тексте ФА) Лотце и Штумпф «говорят о множественности как об отношении», то имеют в виду, по Гуссерлю, не что иное, как «коллективное объединение» (7831–35), пусть они и не употребляют именно данный термин. Все сказанное, продолжает Гуссерль, можно выразить и в иных словах, «которые важны для нашего дальнейшего анализа» (791–3). Для этого необходимо «несколько точнее расчленить тот процесс абстрагирования, который и порождает понятие множественности» (793–4 – курсив мой. – Н. М.).

Подчеркнутые мною курсивом слова Гуссерля считаю исключительно важными. Благодаря им становится более ясной сама направленность гуссерлевского анализа, причем не только в ФА, но и в последующих произведениях. В заметной и очень значимой своей части будущая феноменология, здесь только зарождающаяся, и состоит в «более точном», более подробном и скрупулезном мыслительном, теоретическом расчленении и аналитическом прояснении актов, процедур, структур сознания – и я бы добавила: также и при постоянном синтезировании ранее расчлененных элементов в новые целостности.

Вернемся теперь к тексту рассматриваемой главы. Здесь опять-таки даются формулировки, которым суждено было сохраниться и в последующихся произведениях Гуссерля, правда, уже в преобразованном виде. Мы говорили ранее о фундаментальной роли, которую этот философ приписывает созерцанию. И вот ещё одно тому подтверждение. «Ни одно понятие, – пишет Гуссерль, – не может быть помыслено без его фундирования в (каком-либо) конкретном созерцании. Так и в случае, когда мы представляем понятие множественности, мы всегда имеем в сознании созерцание какой-либо конкретной множественности, от которой мы абстрагируем всеобщее понятие» (796–10). Однако вся трудность состоит в понимании того, как именно протекает абстрагирование, ведущее ко всеобщему. Гуссерль находит довольно специфическое разрешение этой трудности. «Отвлекаться или абстрагироваться от чего-либо – это означает только, что мы не замечаем специально [именно] это нечто (etwas). Выполнение требования полностью абстрагироваться от содержательных особенностей совершенно не приводит к такому эффекту, когда бы содержания и, вместе с тем, их единение исчезли из нашего сознания. Понимание содержаний и их соединение (Kollektion), конечно, являются предварительными условиями абстракции. Но в случае абстрагирования интерес направлен не на содержание, а исключительно на мыслительное связывание – и это всё, что тут имеют в виду» (7918–27).

Далее Гуссерль следующим образом описывает процесс абстрагирования в случае движения ко всеобщим понятиям (здесь – к понятию множественности, а впоследствии и натурального числа). Когда-то и каким-то образом люди обрели в сознании «данность» определенных, отдельных, особых содержаний. Но для движения к всеобщим понятиям надо было от них отвлечься, абстрагироваться. И после мы уже «не обращаем на них (специального) внимания (beachten wir sie nicht)» как на определенные содержания. «Главный интерес концентрируется всего более на коллективном объединении, в то время как упомянутые содержания предстают, бывают рассмотрены и приняты во внимание в качестве какого-либо нечто, чего-то одного (irgend etwas, irgend eins)» (7932–35).

На прояснении этого момента снова надо остановиться. Подобные слова и уточнения – «замечать», «обращать внимание», «концентрировать интерес» и т. д. – подчас воспринимаются в литературе как свидетельство несомненного психологического уклона анализа и даже как ясное проявление психологизма в ФА. Но подобные термины мы встречаем также в зрелой и поздней феноменологии Гуссерля. Ибо речь идет о совершенно оправданных и существенных сторонах всякого анализа сознания, в том числе и чисто философского. Что существенно, такой анализ прямо соответствует работе самого сознания, в которой и повороты внимания, и влияние особого интереса, несомненно, являются отличительными чертами. Автор ФА, правда, ещё не дает настоящего разъяснения всех этих трудных и спорных моментов. Однако они вытекают из определенного понимания сознания и специфического подхода к нему, которые впоследствии приобрели более четкие и именно феноменологические очертания. Ведь человеческое сознание, что будет подробно разъяснять и уточнять Гуссерль в ЛИ и особенно после них, представляет собой непрерывный, необратимый поток, по отношению к которому все операции рефлексии, анализа, в том числе анализа философского, действительно представляют собою подмечание (Bemerken), обращение внимания, концентрацию интереса и т. д. И здесь нет (повторяю ещё и ещё раз) ни уклонения в одну лишь психологию (что, как разъяснялось, совсем не является каким-то научным грехом), ни тем более сползания к психологизму. Верно и утверждение Гуссерля о том, что при всех процессах абстрагирования отвлечение от каких-либо отдельных, специальных аспектов содержания отнюдь не означает их исчезновения из потока сознания. А означает лишь то, что мы перестали в тот или иной момент обращать внимание именно на них. Однако в наших силах снова вызвать их в сознании, сделать предметом нового теоретического созерцания, во всяком случае как бы поставить их перед нашим взором – в случае возникновения соответствующего исследовательского (или какого-нибудь другого, например, психиатрического, медицинского) интереса.

Вот теперь исследовательская мысль Гуссерля