пространства и времени со специфическим, т. е. «чистым» созерцанием, так и ранний Гуссерль хотел приоткрыть завесу над (по крайней мере генетическим) единством всеобщего, запечатленного в готовых, сформировавшихся математических понятиях, и таких неустранимо с ними связанных созерцательных моментов, как (обобщенно же понятые) представления. И этот интерес молодого автора совершенно обоснован, почему принципиально неверно, еще и еще раз подчеркиваю, сводить опору на «представление» к некоему «психологизму» как принципиальной-де ошибке.

3. Специфическое отличие тех структур, форм, действий сознания, которые Гуссерль (вслед за Брентано) пока ещё именует “психическими феноменами”, состоит именно в (кажущейся почти неограниченной) свободе творения прочных объединений, в коллигировании, о котором автор ФА, в принципе, имел некоторые весомые основания сказать, что таковое объединение по существу первоначально рождается лишь благодаря актам коллигирования и вместе с ними. (Конечно, есть определенные предпосылки объединения вне этого акта, – и Гуссерль далее ещё будет их обсуждать.) Отвергнуть такого рода гуссерлевские формулы как «идеалистическую чепуху» (что делалось, скажем, в советское время в ряде работ о феноменологии) принципиально ошибочно, причем по разным причинам. Ибо предпосылки все более свободного и все более широкого применения чисел при пересчете каких-угодно предметов, данностей, содержаний имеются и в самих этих «предметах» и их соотношениях. Однако числа, особые системы счета и т. д. в них непосредственно не содержатся (если, конечно, не впадать в примитивный платонизм) – они, действительно, впервые возникают в особых актах сознания, которые и интересуют Гуссерля в ФА. Мы ещё поразмыслим над этими темами по мере того, как вместе с автором ФА углубимся в обсуждение всех родственных проблем, про которые, снова замечу, совершенно неверно было бы говорить, что это – вопросы (в основном) психологические и что обсуждаются они в чисто психологистическом духе. Да, они тогда рассматривались и в психологии. Но далеко не только в ней. Снова и снова подчеркиваю: удивительным для вчерашнего математика образом ФА Гуссерля прежде всего вводит нас в мир коренных проблем философии вообще, теории познания, логики, в частности, философии математики, в особенности.

Но снова не избежать вопроса: почему сам Гуссерль называет феномены, акты сознания «психическими», а их анализ – «психологическим»? Я бы ответила вопросом на вопрос: а как прикажете называть такие «акты» (скажем, акты представления)? Если поразмыслить, адекватное, устраивающее всех название, которое учло бы все главные моменты (обращенность к «внутреннему опыту», особую рефлексию и т. д.) и устранило бы понятное недовольство традиционными и современными терминами (разделение на «внешний» и «внутренний» опыт, брентановское различение «физических» и «психических» феноменов и т. д.), – такое обобщающее терминологическое обозначение интересующих Гуссерля актов сознания тогда было чрезвычайно трудно подобрать. И использованные им (вслед за Брентано) обозначения – «психический акт», «психический феномен» – были, возможно, не лучше, но и не хуже других. Да и сегодня трудности такого рода остаются. Попробуйте, предложила бы я авторам, именно из-за таких названий и определений упрекающих Гуссерля в психологизме, подобрать какое-либо другое название для описанных Гуссерлем специфических актов сознания, – и вы увидите, как это трудно. А увязывание их анализа именно с «психологией» произошло по причинам, о которых мы уже не раз говорили – как говорили и о том, что на деле Гуссерль решает философские, логические, а не только дисциплинарно-психологические задачи. Впрочем, если бы автор ФА решал только или по преимуществу психологические задачи (а этого, повторяю, не было), что в этом было бы научно недостойного?

И ещё одно соображение. Когда в начале следующей, IV главы ФА Гуссерль пишет: «После того, как мы установили психологическую природу коллективного объединения, мы можем довести до конца выполнение нашей задачи – обнаружение происхождения и соединения понятий множественности, числа, как и отдельных числовых понятий (Anzahlbegriffe)» (774–7 – подчеркнуто мною. – Н. М.) – то всё это осталось бы полностью не понятым в случае простого и общего отнесения соответствующего анализа к (воображаемой) сфере некоей психологии. На деле при упоминания о «психологической природе» анализа у Гуссерля и его интерпретаторов имеется в виду, как мы установили, достаточно сложное и комплексное содержание.

Резюмирую моменты, которые отчетливо обозначились именно в III главе. «Психологическая природа» коллективного объединения у Гуссерля подразумевает:

а) обращение к деятельности, к структурам, актам сознания, причем это

б) деятельность высокого этажа сознания, рефлектирования, пусть рефлексия касается менее осознанных первичных отношений. И она, эта деятельность, должна быть рассмотрена в) с точки зрения таких совершенно особых актов, которые ответственны за объединение представлений сознания, в частности, ступенчатым образом ведущих к формированию, обобщению, закреплению в сознании всеобщих числовых понятий.

Можно видеть, каким сложным теоретическим конструктом становится исследуемое «коллективное объединение». Отчасти этот конструкт способно формировать и подмечать само сознание, но всплыть на поверхность анализа он может тогда и только тогда, когда теоретик поворачивает к нему своё и наше внимание. Ту дисциплину, к которой подобный анализ, в случае его исполнения, может быть отнесен, отчасти правомерно назвать и «психологией» (да и современники Гуссерля, многие из которых одновременно были психологами, логиками, философами, так её и называли) – но с обязательными уточнениями.

Во-первых, это была и будет особая психология, тесно связанная с философией, теорией познания; а здесь ещё – и с философией математики.

Во-вторых, в «готовом виде» образцы такого же или подобного анализа нельзя будет обнаружить ни в психологии, ни в философии, тогда уже существовавших, почему, собственно, Гуссерль подвергает критике почти все (если не буквально все) концепции, имеющиеся в данных дисциплинах.

В-третьих, самому Гуссерлю, тем более его читателям, ещё оставалось неясным, во что выльется подобный новаторский тип исследования сознания, к которому только ещё пробивался автор ФА. А устремился он, что выяснилось лишь впоследствии, к тщательному, конкретному исследованию феноменов. Предварительно же – к более основательной и специфической отработке нового, в полном виде беспрецедентного для традиции употребления понятия «феномен». И на той стадии, к которой во время написания ФА смог подняться Гуссерль, не вполне адекватное обозначение «исследование психологической природы» было по-своему неизбежным. Но нацеленность на тщательное исследование сознания в качестве предпосылки выявления генезиса всеобщих понятий – а эта нацеленность станет впоследствии отличительной особенностью феноменологии Гуссерля – уже существовала.

В этом мы убедимся, обратившись также и к следующим главам ФА.

4. «Нечто», «одно», «многое»

(IV глава «Философии арифметики»)

В IV главе ФА Гуссерль более конкретно приступает к выполнению задачи, которую он поставил перед собой уже в начале книги. Это исследование происхождения в сознании понятия натурального числа (Anzahl), средством для чего он избирает здесь возвращение к теме генезиса (Ursprung) и содержания (Inhalt) понятия «множественности» (Vielheit).

Любопытно то, что сам автор ФА испытывает неудобство касательно терминов, которые