Ник прикладывал к уху раскрытый медальон, и улыбался странной, отрешённой улыбкой.

Шер поглаживала надетое на палец кольцо. И, словно зеркало, отражала улыбку своего супруга.

Вейми едва слышно наигрывала на флейте простенькую мелодию.

Бус замер, уставившись на раскачивающийся перед ним маятник.

Айрен надела-таки на голову корону.

Каждый из них был сейчас полностью погружен в себя.

…дудочка выдыхала незатейливую мелодию, простую, как сама жизнь, и такую же непостижимую. Её учили играть на флейте, её многому учили… Хорошая рабыня должна много знать и уметь. Но никогда с её губ не срывалось такой музыки. В этих звуках рождалась история, достойная стать легендой, древней, как сам мир. А может быть, и ещё древнее…

В ней была высокая башня, такая высокая, что птицы парили ниже узких стрельчатых окон. Даже облака плыли ниже… Лишь у дракона было достаточно сил, чтобы подняться так высоко, и только его крылья бросали тень на белоснежную облачную пену…

В ней была принцесса, напевающая эту мелодию над вышивкой, и чарующие звуки кружили над ней, вырывались за пределы комнаты под самой крышей, и гасли там, в бездонной пустоте. Принцесса ждала того, кто придёт и освободит её, прекрасного рыцаря, способного совершить невозможное.

В ней был подвиг, сильные руки и влюблённый взгляд.

В ней было обещание счастья…

Но всем существом тви'лекка помнила, кто она такая. Чары волшебной мелодии спадали с неё, бессильные увлечь туда, где она желанна и любима, где свет не гаснет во взгляде, где утро любви продолжается сто миллиардов лет…

Даже если и найдётся такой рыцарь — она будет для него только призом. Наградой. Приобретением. Врут древние как мир легенды, врут…

Для дракона она была драгоценностью. Сокровищем, за которое не жаль отдать даже вечность. Даже не ради обладания — ради тех отголосков песни, которые порой слышны сквозь узкие окна, и которые одни только и дают его крыльям силу.

Но где найти такого дракона?

Разве что самой превратиться в него…

Летанка одним движением сломала флейту пополам. И последний отзвук нерождённой легенды умер в тишине.

Шай сама не поняла, как это вышло, что прозрачные грани кристалла вместо привычной ей песни навеяли смутные поначалу видения. Что-то было в них от тех переливающихся, изменчивых образов, которые она видела в помещении, названном про себя картинной галереей, и арконка напрягала внимание, силясь постичь их значение. Но постепенно они сменялись куда более знакомыми и привычными видениями.

Их давала соль.

Радужные переливы, в которых тонули беспощадный холод одиночества и боль отчаяния. Только они и давали ей силы жить там, на Нар-Шаддаа, когда она поняла, что её предали. Соль убивала её — но ради того, чтобы добыть ещё немного сладостного забытья, она раз за разом вставала и шла искать работу.

И нашла веру.

А потом — клан.

Сила и яркость видений были такими, что Шай испугалась. Она должна была съесть всю соль на борту, чтобы получить такой результат. А в экипаже несколько Одарённых. Один из них прикоснулся к её сознанию, и Шай всегда ощущала его где-то близко, словно капитан отошёл на пару шагов. Он поймёт, он увидит, что с ней происходит — и как ей объяснить, что она не сломалась, не сдалась? Что она не прикасалась к запретному?

Шер подумает, что она нарушила своё слово… Шер будет смотреть на неё с жалостью, как на раздавленную мелкую тварь…

Про остальных не хотелось и думать.

У любого дара есть обратная сторона. Арконцы были лучшими шахтёрами в галактике — но теперь природные способности Шай обратились против того, что пыталось сделать из неё клятвопреступницу.

Кристалл в побелевших пальцах арконки покрылся мутной сеткой трещин, хрустнул — и посыпался мелким песком.

Песчинки таяли в воздухе, не долетая до пола…

…сквозь медальон, у которого не было задней стенки под чеканной крышечкой, дышала бездна, которую Ник хорошо знал. Он был этой бездной, он становился ею, когда вёл корабль напрямик, без разведанных, проторённых путей гиперпространства, соединяющих миры галактики. Он снова растворился в ней — не знающий сейчас ни сомнений, ни колебаний, одержимый единственной страстью своей жизни — полётом. Ему сейчас не нужна была никакая цель, его никто нигде не ждал, ему незачем было спешить — и он плыл, тёк, жил и дышал самим состоянием полёта в никуда, он сам был — полёт… Когда точно знаешь, что в любое мгновение можешь найти дорогу куда бы то ни было — тебе уже не нужно искать…

Он и не искал. Пока не ощутил странное прикосновение к своему холодному, лишённому всяких человеческих чувств разуму, обнажённому, подобно звёздам, не скованным ничем, кроме сил тяготения. Он помнил, что его уже касались раньше — точно так же, когда-то очень, очень давно. Вечность назад. Или вечность вечностей… Зов, невыразимо прекрасный, призыв, на который невозможно не откликнуться. Он тогда думал — его позвала… Шер?

У крохотной искорки тепла бесконечно далеко позади не было имени, которое можно было бы облечь в звуки человеческой речи, но он узнал бы её среди всех неисчислимых звёздных россыпей Вселенной. Вот только она была — позади. А зов — где-то впереди, так далеко впереди, что он не мог увидеть, кто зовёт его. Даже сейчас, будучи единым с безднами космоса — не мог. Но если не она — то кто?

Он потянулся на зов, обретая желание и цель. Единственную цель, которую не мог найти сам — потому, что она превосходила всё, доступное человеческому разуму. Тот, кто звал, кто пел ему — он знал дорогу. Зовущий мог показать Нику путь, который он сам никогда не найдёт — он знал это совершенно точно…

Но чем стремительнее Ник летел на зов — тем дальше и слабее становилась та единственная звёздочка, которая светила ему. И в какой-то момент он понял, что если не остановится, если не вернётся — он потеряет её. Навсегда.

И тогда никакая цель, никакой путь уже не дадут ему ничего, потому что всё станет бессмысленно.

Если некуда, если не к кому возвращаться — для чего тогда всё остальное?

…голос там, впереди, становился всё дальше, всё тише. Всё глуше.

Музыка зова замирала в бесконечной пустоте.

Говорят, у Вселенной нет границ. Как и у Силы.

Но границу Силы он уже нашёл.

Когда-нибудь он найдёт и этот предел.

Они найдут его вместе.

Когда-нибудь…

Штурман захлопнул крышку медальона с отчётливым щелчком.

И открыл глаза, в которых ещё