Обе страны собирали свои силы для решающей битвы. Когда она начнется и сколько продлится, учитывая мощь обеих сторон — кто знает.

Хаджар же продолжал смотреть на свои мозолистые ладони, переводя взгляд на покрытые шрамами руки. Если бы он мог видеть кровь на них, то хватило ли бы высоты этого холма, чтобы не утонуть в ней, пролейся та на поля Даанатана.

— Как давно… — прошептал Хаджар. — как давно в последний раз я воевал…

Это было действительно давно. Те годы, когда, вместе с братом, они сражались плечом к плечу. Их цели были просты — дожить до следующего рассвета. Их враг — вот он, прямо перед тобой. Противник, который хочет отнять твою жизнь, твой дом и твою землю, за которую проливали кровь твои предки.

И ты хотел все это защитить. Сберечь. Отстоять.

Это то, что видел ты — солдат, стоящий в строю с другими такими солдатами. Но чем дальше… тем больше Хаджар понимал, как солдаты превращались в пешки. Затем и офицеры становились оными. А под конец и генералы.

Все они — лишь пешки на доске из фигур, где нет ни белого, ни черного цветов. Лиш серый полумрак, дымкой заволакивающий весь мир.

Хаджар должен был бы презирать Моргана, за то что тот пожертвовал своей дочерью, любимой женщиной, а потом и законной супругой, выставив её жертвой Ласканских убийц (неделю по всему Даанатану весели черные флаги траура, а люди пели песни тризны по великой Императрице…), но понимал…

И от того ему было еще противнее. Уже от самого себя

Он понимал Моргана.

Но не значит, что принимал.

Но если он не принимал Императора своей родины — своей Империи, то… как ему отправляться на войну? Ради чего воевать? Ради земель, которые разорила эта самая Империя, ради семьи, которую разрушила Империя.

Ради чего…

Ради кого…

Хаджар не знал.

Не знал, зачем ему, детоубийце, отправляться на границу Ласкана.

И когда легион уходил на западную границу с вражеской Империей, Хаджар лишь сжимал в кулаке свиток. Его отправляли в Сухашим. Там он должен был возглавить новую армию Дарнаса — «Лунный Ручей» и повести её на фронт, где вступит в число генералов, командующих Западным Фронтом, под предводительством Великого Героя Сулейма Жемчужного, родом из Моря Песка — лейтенант-генерала.

Вот только правильней будет сказать, что Хаджара не отправляли на фронт, а… просили туда отправится. Потому что после того, как известия о битве Безумного Генерала и Танигеда Облачного облетели все Семь Империй, то люди поняли, что один Великий Мечник пал, но на его месте, из пепла, воспрял другой — бывший ученик, которому пророчили превзойти своего мастера.

И лишь один Хаджар понимал, что чтобы превзойти истинного Тирисфаля, а не ту маску, которую он носил, у него не хватит и целого века. Или даже двух.

Тирисфаль был сильнейшим и потому… самым одиноким.

Теперь Хаджар это понимал. Так же, как понимал и причину, по которой Орун служил Моргану. Сперва из-за уважения, а затем… из-за благодарности.

Морган давал Оруну цель. Цель его существования. Смысл, ради которого можно было проливать кровь. Свою, чужую — без разницы.

Воин, не знающий, ради чего он обнажает мечь, хуже бешенной собаки.

— Учитель, — прошептал Хаджар. Перед его внутренним взором рыжеволосая Акена пронзала кинжалом горло ребенка. Ребенка, имени которого Хаджар даже не знал. Даже не знал… — Помоги мне, учитель…

Но в ответ тишина. Лишь гул идущего на марш легиона.

Грохот оловянных пешек, с гордостью марширующих по лакированной доске.

И полный штиль.

Слезы, которые падали из глаз Хаджар, опускались ему на подбородок, а затем и на землю.

— Мама, — прошептал он. — Отец. Брат. Сера. Няня… Дядя… Тетя… Прошу… хоть кто-нибудь…

Но в ответ тишина.

Хаджар посмотрел на меч в его руках. Он чувствовал, как в груди что-то трещит. Ломается. Как путь, который до этого был прочен, как вечное небо, теперь раскалывается и шатается.

Одна за другой на его душе открывали раны, которые он был не в силах закрыть.

— Прошу… — шептал Хаджар. — зачем мне сражаться… за что мне идти в бой… хватит ли у меня сил, чтобы добраться до Седьмого Неба? Хватит ли мне сил, чтобы выстоять перед Черным Генералом? Хватит ли мне сил, чтобы освободить людей… Людей, которые сражаются друг с другом лишь ради того, чтобы иметь смысл жить.

Душевные раны покрывали Хадажра. Энергия текла из израненной души. И мерк взгляд синих глаз. Истлевал клинок в его руках, а синие одежды постепенно истончались и исчезали.

Хаджар сражался так долго.

Так яростно.

Не жалея ни себя, ни других.

Но ради чего.

Ради чего…

Он не знал и потому тьма подступала к нему со всех сторон. Та самая бездна, с которой приходилось бороться каждому, но все были обречены на провал.

Имело значение лишь то, сколько ты сможешь продержаться на краю этого обрыва. Все мы — лишь смертники, оттягивающие момент, когда все, что они делали, все, чего достигли, все, чего добились, перестанет иметь всякий смысл.

Акена была права.

Они все ищут славу.

И Хаджар тоже.

Чтобы его не забыли.

Чтобы не боятся, что и его следы на песке размоет бегущая война.

Они убивали и умирали, чтобы их помнили.

Родные, близкие, друзья, дети или весь мир — не важно.

Но…

Но…..

Но……

Хаджар помнил мир земли. И помнил то, с каким упоением он погружался в музыку. И то, как она дарила ему покой и, что самое важное, связь с целым миром.

То, чего, никогда, как бы он не пытался себя убедить, ему не приносила битва.

Хаджар не был рожден, чтобы стать воином. Первая его мысль была не о сражениях, а о странствиях.

Но он взял в руки меч, потому что был должен.

И он пошел на войну, потому что был должен.

И, закончив одну, он пойдет на другую, и следующую, и ту, что за ней, и так, пока не доберется до седьмого неба, потому что — он единственный, кто с этим справится.

Меч был его частью.

Возлюбленной и в то же время — ненавистной.

И, именно эта ненависть, ненависть к самому себе, своей сути, своему началу, убивала его в данный момент и ничто вокруг не могло…

— Успокойся, я тут, — прошептали ему на ухо. — я буду твоей рукой. Я стану твоим сердцем. Все беды и горе уйдут, пока…

— Я тут, — прошептал и сам Хаджар. — пока я смогу быть с тобой. Играть для тебя и петь.