«Анна! — ревел он замогильным голосом.—Ты смотри не разбуди во мне беса!!»

При этом Угрюмов, забывая свой гигантский рост и, по малой мере, восьмипудовый вес, с такою стремительностью, ураганом носился по сцене, что вся она, вместе с декорациями и с суфлерскою будочкой включительно, что называется, ходуном ходила, ежеминутно угрожая рассыпаться. У комика Несуразова было два недостатка: во-первых, ноги его были так устроены, что никак не могли пройти мимо красной вывески без того, чтобы не занести туда своего хозяина, отчего сей последний и находился в вечном состоянии более или менее солидного опьянения; во-вторых, лицедействуя иногда в трактирном буфете, перед разношерстною публикой, очень часто смешивал театр с буфетом, отчего происходили более или менее печальные недоразумения. Так, например, играя пьяного купчика Непутева, он доходил до такого реализма в своем изображении налимонившегося грубого самодура и так живо входил в его роль, что присутствующие барышни не знали, куда глядеть, и краснели как маков цвет. Первый любовник, игравший роль Миловидова, скорее годился в парикмахеры к настоящему Миловидову, что, впрочем, не мешало ему считать себя обворожительным. Но если мужской персонал труппы г. Рабиновича, по справедливости, мог быть назван «горе мое горькое», то уже женский и совсем был из рук вон плох. Как ни была снисходительна публика городка, но и она в конце концов возмутилась бы, если бы не одно обстоятельство, заставившее закрыть глаза на недостатки актрис: они были очень и очень недурны собою. Особенно красива была Дарья Семеновна Шигалина: роста выше среднего, стройная, с нежным цветом кожи, белокурые, с золотистым отливом волосы... Но, увы! что это была за актриса! Не говоря уже о том, что она вовсе не понимала своей роли, и вместо скромной, влюбчивой, доверчивой и невинной Аннушки Островского преподносила зрителям бог знает что, она к тому же и слова своей роли заучила с пятого на десятое. Монологи она отчитывала одним тоном, как гимназист латинские исключения на is.

Другая актриса, Синицына, сравнительно с Шигалиной, играла довольно сносно, тем более что и наружность ее как нельзя более соответствовала роли разбитной, ко всем ласковой хозяюшки постоялого двора. Толстенькая брюнетка, с живыми бойкими глазами, с задорно вздернутым носиком, с пышною, белою, несколько излишне открытою грудью, она катышком каталась по сцене в своем ярком сарафане и бойко тараторила, местами довольно верно передавая роль, особенно в «ласковых» сценах.

По окончании комедии, в виде сюрприза и, так сказать, «на закуску», комик Несуразов, в костюме оборванца, пропел куплеты: «Графинчик, канашка!» — чем привел в неистовый восторг публику попроще. После Несуразова на подмостках появилась Дарья Семеновна Шигалина в парадном цыганском костюме. Прекрасные волосы ее, перекрученные серебряными нитями, золотистым, волнующимся каскадом падали на плечи; она грациозно драпировалась в яркопеструю шаль, перекинутую через плечо; на широкой голубой ленте висела гитара. Подойдя к рампе, Дарья Семеновна остановилась и с грациозным полупоклоном обвела своими темными глазами публику... Раздался гром рукоплесканий... Не то самодовольная, не то полупрезрительная улыбка чуть тронула углы ее губ; она слегка откинулась головой и всем корпусом и, перебирая струны грациозным движением обнаженной по самое плечо белой и полной руки, запела избитейший романс:

«Месяц плывет по ночным небесам...»

Голос ее, сначала тихий и нежный, становился все громче, сильней... Он то звенел, то переходил в чуть слышный шепот... Бессмысленные слова пошлейшего романса в устах ее принимали, особенно для провинциальной публики, чарующую силу... Неумелая актриса была забыта — в эту минуту она становилась кумиром этой толпы, — и когда кончила романс — толпа заревела. Щеки певицы покрылись ярким румянцем, глаза сверкали из-под темных, густых ресниц, самодовольная улыбка скользнула на губах. Она грациозно кланялась на все стороны, причем слегка позвякивали серебряные монеты и цепочки ее головного убора. Когда наконец крики затихли, певица снова вскинула гитару и, смело ударив всею рукой по струнам, весело и задорно начала:

Ах ты, Ванюшка, удалая башка,

Тебе, молодцу, жениться пора.

Ой, жги, жги, жги, говори...

Мгновенно вся фигура ее оживилась и пришла в движение, она поводила плечом, лихо встряхивала головой и рукой, причем весело бряцали в такт музыке ее серебряные украшения, она вызывающе оглядывалась вокруг, словно говоря: «А ну-ка, добрые люди, полюбуйтесь-ка!» По мере того как учащался темп песни, движения ее становились порывистее, тонкие, красивые пальцы с кольцами из поддельных бриллиантов молнией искрились по струнам, и, казалось, все суставы ее красивого, стройного тела трепетали от порыва бешеной страсти.

Никогда ничего подобного не доводилось видеть и слышать скромным жителям города Z. Правда, и к ним изредка наезжали цыгане, но их песни, дикие и визгливые, сопровождаемые гиканьем, свистом и каким-то конским топотом, были далеко не то. Дарья Семеновна соединяла цыганскую удаль с шиком шансонеточной певицы; недаром два года подвизалась она на сценах загородных увеселительных заведений обеих столиц.

После плясовой Дарья Семеновна, или будем ее называть просто Даша, поощряемая неистовыми рукоплесканиями, спела пресловутое морсо6 из «Прекрасной Елены»:

«Боги, ужель вас веселит...»

Восторг публики был полный! С этой минуты успех труппы Самуила Осиповича Рабиновича был обеспечен. Дашу вызывали, вызывали без конца...

Отуманенный вышел и Алексей Сергеевич Ястребов из залы... В ушах его звенел бархатный голос, а перед глазами носился страстный, несколько нахальный образ Даши.

— Боже мой, как хороша! — шептал он.— И какой голос! И как жаль, что ей приходится петь такие пошлости!

Всю ночь проворочался он с боку на бок, а вечером опять сидел в театре, в первом ряду, с лихорадочным нетерпением ожидая появления Даши. Шел веселенький водевиль «Скандал в благородном семействе». Даша, играя Лизу, была, как и вчера в роли Аннушки, так же вяла, бесцветна и неестественна, путала и перевирала реплики и совершенно не знала, куда девать руки. Но публика не видела и видеть не хотела ее недостатков: вчерашняя певица заставляла забывать сегодняшнюю актрису, и во все продолжение ее невозможной игры Дашу осыпали аплодисментами и криками «браво», точно желая задобрить вперед. Все с нетерпением ждали дивертисмента. Наконец водевиль кончился. После непродолжительного антракта снова взвился размалеванный занавес, и на подмостках появился Несуразов, в красной рубахе, плисовой поддевке и с гармонией в руках. С двусмысленными улыбками и подчеркиваниями он, довольно сиплым голосом, спел:

Ванька парень был пригожий,

Не дурен собой...

А Матрешка была тоже

Баба — ой, ой, ой!

И на