– Вперед!

Мы прошли по коридору, поднялись по лестнице на второй этаж. Конвоир завел меня в одну из комнат. Здесь ярко светила лампа. За старым, видавшим виды столом восседал человек в светло-сером костюме. Первым, что я увидел, когда вошел, была его лысина. Замечательная лысина. Обширная, гладкая, блестящая.

– Ну что, будем знакомиться? – сказал обладатель лысины и придвинул к себе бланк протокола.

Я бы с удовольствием присел, но здесь не было ни одного свободного стула. И я остался стоять посреди комнаты – избитый, без рубашки, со скованными за спиной руками. Художник Иванов. «Допрос коммуниста». Холст. Масло. И немного настоящей крови.

– Фамилия твоя как?

– Колодин.

Он записал.

– Имя? Отчество?

– Евгений Иванович.

Он писал, а ручка все замедляла и замедляла свой бег, пока не остановилась вовсе. Кажется, он даже не дописал мое отчество до конца. Долго всматривался в написанное, потом наконец-то поднял голову и воззрился на меня недоверчиво. Чем дольше всматривался, тем больше убеждался в том, что не ошибается. Наконец несмело улыбнулся.

– А я вас и не узнал сначала, – признался он с кривой улыбкой, незаметно для самого себя переходя на «вы».

– Немудрено, – хмыкнул я.

Меня так разукрасили, что и мама родная вряд ли признала бы родного сыночка.

– Как же вы-то… Какими судьбами, так сказать… Почему здесь?

– Мимо проезжал. Дай, думаю, зайду.

Но он уже понял, что произошло нечто нехорошее, рявкнул застывшему у дверей автоматчику в камуфляже:

– Бобова ко мне!

Тот вывалился из комнаты с превеликой готовностью. Через несколько мгновений появился Бобов. Тоже в камуфляже, никаких знаков различия, но он старший среди сорвиголов, похоже.

– Эт-то что-о? – вопросил обладатель лысины, тыча в моем направлении пальцем.

– Взяли вместе с остальными. Там, возле базы «Союзпродукт».

– Это что-о? – повторил обладатель лысины, приблизился и развернул меня так, чтобы Бобову лучше было меня видно.

Бобов смотрел на меня и медленно дозревал. Лицо пошло пятнами. Он бы вряд ли так волновался, если бы не интонации человека в сером костюме.

– Он и был без рубашки, – зачем-то доложил Бобов.

– И еще с разбитой физиономией, – подсказал я ему. – И с наручниками.

– Сними с него наручники! – рявкнул человек в сером костюме.

Бобов поспешно выполнил приказ.

– Свободен!

Бобов вышел. Мы остались одни.

– Накладочка, Евгений Иванович! – сказал обладатель лысины и нервно потер руки. – Мне очень жаль, что все именно так получилось.

Он еще не знал в подробностях, как именно все получилось, но чувствовал, что не очень хорошо.

– Там еще женщина, – сказал я ему. – И один парень, который помогал нам убегать от бандитов.

– Я распоряжусь. Что же вы сразу-то не сказали? – лицемерно попенял он мне. – Побудьте здесь, я быстро.

Но через минуту вместо него в кабинете появился Мартынов. Развернул меня к свету, всмотрелся. Вид у меня, похоже, был что надо.

– Кто тебя разукрасил? – спросил Мартынов. – Бандиты?

– Бандиты, – подтвердил я. – Сначала Борисовы, потом ваши.

Мартынову моя реплика не понравилась. Он поморщился.

– Ну, немного перегнули палку, – признал он.

– Кто из них? Люди Бориса?

– Женя, я понимаю, что ты зол…

– Я более чем зол. Я суперзол, – недобро засмеялся я. – И те, и другие бандиты молотили меня примерно одинаково. И если для одних это называется «перегнули палку», а для других все заканчивается тюремным сроком – то что же тогда называется справедливостью?

– Эти ребята просто выполняли свой служебный долг.

– Вы сами-то понимаете бредовость этого заявления?

Мартынов посмотрел на меня долгим взглядом.

– Да, – признал он очевидное. – Ты действительно суперзол. Чего ты хочешь?

– Чтобы подонков наказали. И тех, и других.

– Но справедливость все равно будет относительной. Одних осудят гласно и с большим шумом, а других в крайнем случае потихоньку уволят со службы.

– Давайте начнем хотя бы с этого.

– Ты вряд ли что-то изменишь этим. И большого резонанса тебе вызвать не удастся, я знаю этих людей, так что поверь мне.

– Пусть. Я хотя бы буду знать, что за непорядочность действительно можно наказать.

– Хорошо, – вздохнул Мартынов. – Пусть будет по-твоему.

– Вы дадите делу ход?

– Если ты напишешь заявление. Твоя фамилия кое-что значит.

Он не был мне врагом. И первого шага не хотел делать лично только потому, что знал этот механизм изнутри. В этом механизме все шестеренки плотно пригнаны друг к другу. А следовательно, все взаимосвязано. И невозможно на какую-либо из шестеренок воздействовать так, чтобы это не вызвало реакции в самом механизме. Попытайся Мартынов по собственной воле инициировать служебное расследование случившегося, его бы не поняли. Не принято так. Ему бы быстро объяснили правила игры, несмотря на то что сам Мартынов занимал очень немалый пост. Написанное мною заявление будет для него защитой. Он лишь прореагировал на поступивший сигнал, так что с него взятки гладки.

* * *

Борису падение с машины не прошло безнаказанно. Сейчас за его жизнь боролись врачи. Но шансов осталось мало. Об этом мне рассказал Мартынов.

Для захвата Бориса и его людей была разработана целая операция. Были созданы две группы захвата. Одна должна была взять под контроль московский офис Бориса, другая отправилась за город, к подземному бункеру. К бункеру направили фургон с автоматчиками, тот самый, из-за которого мы с Ольгой и перевернулись. Фургон выехал прямо на легковушку, стоявшую посреди дороги. Пассажиры легковушки, на время забыв о погоне, безуспешно пытались привести в чувство своего вожака. Увидев автоматчиков, они оставили Бориса в покое и бросились врассыпную, отстреливаясь от своих преследователей из пистолетов. Звуки того боя мы с Ольгой и слышали, когда пробирались к шоссе. Автоматчики так увлеклись погоней, что прозевали двоих бандюг. Те сделали круг по лесу и снова вышли к дороге, как раз к оставленной ими машине. У них были все шансы спастись бегством, но, выезжая со второстепенной дороги на шоссе, они наткнулись на «Волгу», в которой ехали мы с Ольгой, и дальше уже пошло так, как пошло.

– Чего же это он так в тебя вцепился? – удивился Мартынов, имея в виду Бориса.

Организовывая операцию по аресту Бориса, Мартынов и подумать не мог, что я тоже окажусь поблизости.